Офицер с «Абхазии» менялся в лице.
Матросы, так ревностно выполнившие приказ командира — «поймать и обезоружить», — ухмылялись.
В пакгауз вошел контр-адмирал К.
— Смирно! — скомандовал старшина.
— Вольно. Кто стрелял по берегу? Что случилось? — контр-адмирал обвел всех взглядом.
Борис перебирал руками простреленную фуражку. Один из матросов держал наши камеры.
— Так что тут произошло, товарищи корреспонденты?
— Он, товарищ контр-адмирал, — и Шейнин показал взглядом на офицера, — с перепугу приказал нас с Микошей расстрелять как диверсантов да еще из собственного «ТТ» палил во все стороны.
— Ну и что же, не попал?.
— Попал, товарищ адмирал, — сказал виновато Шейнин и просунул палец сквозь дырку в фуражке.
Потный офицер так и стоял по стойке «смирно» и из красного быстро превращался в багрово-синего.
— У вас плохое зрение? — обратился к нему адмирал.
— Никак нет, товарищ начальник! — наконец вымолвил он хриплым голосом.
— Такого звания на флоте нет, — зло сказал адмирал. — Какого дьявола вы дали команду стрелять по своим? А? По своим офицерам! Подняли панику среди населения. Хорошо, никто не пострадал. Не видели, что перед вами советские офицеры? От страха потеряли не только зрение — разум! С какой дистанции вели огонь?
— Сто пятьдесят метров, товарищ контр-адмирал!
— И не могли попасть в цель? Десять суток для обучения стрельбе в цель! Кругом! Шагом арш!
— Вам повезло, товарищи! Могло быть намного хуже. — Контр-адмирал пожал нам крепко руки и пожелал хорошей съемки.
Матросы виновато вернули нам аппараты и гурьбой побежали снова на подвалившую к пирсу «Абхазию».
— Пойдем, пока не поздно, наверх, — сказал я. — Может, еще снимем что-нибудь интересное…
Борис шел рядом и молча крутил простреленную фуражку, боясь надеть ее на голову.
Ночь как ночь. Я иду незнакомой тропой в призрачном мраке среди развалин. Они не видны, но я чувствую каждую глыбу, каждую изогнутую огнем балку.
Тишина. Тяжелая, весомая, гнетущая. Мои нервы напряжены. Яркая вспышка прорезала полнеба. Все смешалось, стало дыбом: и город, и море, и небо. Бомбы и артиллерия бессмысленно перемалывали заново уже давно разрушенный город.
Враг бросился на последний приступ. В течение восемнадцати суток, начиная с 20 мая, сила артиллерийского огня и авиаударов нарастала с каждым днем. Ежедневно истерзанный город вспахивали от 2500 до 6000 бомб.
Защитники города дали клятву стоять насмерть до последней капли крови, до последнего патрона.
