.
Вот это — более правдоподобно. Привлечь к делу стрельцов, попытаться обмануть ближайших к покойному монарху вельмож умильными речами, запереть истинного наследника, скрыть кончину благодетеля своего — такое в духе блистательного интригана, умнейшего дипломата и чудесного ритора Артамона Матвеева. И совершенно адекватным выглядит недоверие к нему, упертому «западнику», патриарха Иоакима. Утверждение у власти такого временщика грозило Церкви самыми неприятными последствиями. А значит, Иоаким имел основания сорвать дворцовый переворот Матвеева—Нарышкиных.
Дело не в том, кому именно отдавал предпочтение Матвеев — представителям протестантских или же католических держав. Дело в другом: он, кажется, больше чувствовал себя европейцем, чем русским. Делая своей супругой шотландку Гамильтон, Матвеев осознанно шел наперекор старомосковским брачным обычаям. Это, может быть, первый крупный государственный деятель России с чаадаевским складом ума. В 1675 году его дом посетили имперские дипломаты, и один из них оставил краткое, но красноречивое описание этого визита: «Потолок залы был разрисован; на стенах висели изображения святых, немецкой живописи; но всего любопытнее были разные часы с различным исчислением времени. Так, одни показывали часы астрономического дня, начиная с полудня (какие употребляются и в Германии); на других означались часы от заката солнца, по счету богемскому и итальянскому, иные показывали время от восхода солнца, по счислению вавилонскому, другие по иудейскому, иные наконец начинали день с полуночи, как принято латинской Церковью. Едва ли можно найти что-нибудь подобное в домах других бояр. Артамон больше всех жалует иностранцев (о прочих высоких его достоинствах говорить не стану), так, что немцы, живущие в Москве, называют его своим отцом; превышает всех своих соотчичей умом и опередил их просвещением. Из всех русских бояр и князей у одного его сына, вопреки народному обычаю, растут на голове волосы, и он учится у иностранцев обхождению, языкам и разным наукам… Достоинства этого необыкновенного человека равняются его славе…»[21]
У Иоакима, строгого приверженца православных устоев, сурового воина за интересы Церкви, такой человек мог вызывать лишь крайнюю настороженность. Да и, видимо, не только у него. Матвеев не смог набрать достаточно сторонников, чтобы переломить ситуацию в свою пользу. Не помогли ему и стрельцы.
Косвенное подтверждение бешеной подковерной борьбы двух «партий» обнаруживается в записках Бальтазара Койэта, дворянина из свиты нидерландского посла, явившегося тогда в Москву для переговоров. «В пятницу, 24-го апреля [1676 года], около 10-ти часов, пришел пристав с лошадьми и каретою… Прибыв в кремль,
