В четвертой комнате, оказавшейся меньше других, я нашел Пендрагона с его малой свитой и на этом прекратил исследовать пристанище. В просторном зале стояли столы и скамьи. Здесь толпились самые разные люди: вооруженные и безоружные, коротко стриженные и с волосами, собранными в пышные конские хвосты; у некоторых головы были выбриты наполовину, у других — на четверть, тела покрывали татуировки, столь многоцветные, что невозможно было под узором различить человека. Ровно гудели голоса: люди отдыхали. На столах стояли глиняные кувшины с вином и деревянные бочонки с медовым элем; мужчины, черпавшие напитки рогами и чашами, были совсем пьяны. Шесть или семь закутанных в плотные плащи фигур разносили подрумяненных поросят и дичь на вертелах.
Только Пендрагон со своей четверкой оставался трезвым, и на столе перед ними не было еды.
Я подсел к ним, но, проголодавшись и чувствуя жажду после долгой скачки, взял себе мяса и вина: кислого вина с сильным привкусом сосновой смолы. Я не сомневался, что его делали в Греческой земле. Как видно, даже Мертвые обращались за удовольствиями к югу.
— Выпьешь и останешься здесь навсегда, — буркнул мне Пендрагон.
— Я уже бывал в Стране Призраков и вышел обратно, — отвечал я. — Бывал я и в греческих тавернах и гадал, доживу ли до утра, не то что до конца мира.
— Съешь это, и свиньи Нижнего Мира предъявят на тебя права, — пробормотал один из его спутников, когда я вонзил зубы в мясо.
— Я едал в тысяче запретных мест, — огрызнулся я. — Если что и удержит меня здесь, так это желание доесть все без остатка.
— Ты надеешься дожить до конца мира? — спросил второй воин.
Он был молод, с пушком на подбородке, и с откровенным любопытством рассматривал меня, как и третий — с виду прямо его двойник.
— Мой мир кончался тысячу раз, — загадочно ответствовал я. — Разбитое сердце, разбитые надежды, разбитые радости. Но если ты в силах забывать так, как умею я, то благодари тех богов, что опекают тебя. Потерять воспоминания — значит начать жизнь заново.
— Кислая жизнь, и довольно печальная, — с сомнением заметил четвертый из свиты Пендрагона, старше других, с покрасневшими глазами, с тяжелым дыханием. — Но кто я такой, чтобы пререкаться с тобой? Я еще не жил. Мое время придет. Надеюсь, оно придет скоро.
Я спросил его имя. Как и Пендрагон, он слышал свое имя лишь во сне: Морндрид. От этого имени меня пробрал озноб. Я недоумевал, отчего он предстает в зрелых годах, а не юным, как его товарищи. Но сейчас не время было предаваться праздному любопытству.
