Она скрывается даже во дворце. По ее инициативе официальные приемы при дворе становятся все реже. Она отстраняет от себя представителей высшего общества или допускает, чтобы они отстранялись. Воспитанная при дворе, где ей не позволялось лишний раз сказать слово, она совершенно не умеет говорить на публике. Она даже теряет нить ведения аудиенции, не находя вопросов, которые можно задать посетительницам, тогда как тем этикет дозволяет лишь отвечать на вопросы государыни. Люди недовольны, считая императрицу враждебной или равнодушной. Она совершенно одинока.
Тем не менее одна тема разговоров остается для нее священной и желанной; достаточно произнести одно имя, чтобы маска упала с лица императрицы и стала видна ее чувствительность. Моя матушка, человек решительного характера, к тому же привыкшая, благодаря положению супруги императорского наместника, разговаривать с самыми разными людьми, завоевывать доверие даже самых нелюдимых, однажды решает предпринять попытку.
Во время одной частной аудиенции, оказавшись наедине с императрицей, матушка, сделав вид, что забыла правила этикета, запрещающего ей обращаться к государыне с вопросами, спрашивает:
– Ваше императорское величество, простите ли вы, как мать, мне, тоже матери, если я осмелюсь поинтересоваться здоровьем наследника?
Государыня вздрагивает. Ее лицо светлеет, робость исчезает, язык развязывается. Забыв о времени, отведенном на аудиенцию, о том, что ее ждут другие дамы, она начинает с матушкой оживленный разговор, интересуется ее методами воспитания детей.
– Сударыня, – спрашивает она, – даете ли вы вашему сыну такую-то еду? Позволяете ли ему то? Разрешаете это?
Императрица задерживает матушку на целый час. Потом она встает. Матушка решает, что аудиенция, взволновавшая ее и удивившая своей продолжительностью, завершена. Нет.
– Пойдемте, – приглашает государыня, направляясь к двери, ведущей в личные покои. – Пойдемте со мной. Я вам его покажу.
Она проходит к детским. Потрясенная, матушка следует за ней. Императрица, открыв дверь, заглядывает в комнату, что-то тихо спрашивает, потом тихо закрывает дверь. На ее губах растерянная улыбка.
– Увы! – говорит она. – К сожалению, он сейчас спит…
В дальнейшем, когда матушка бывала при дворе, она всегда видела, что царица искала ее глазами, а затем подходила. Но они редко разговаривали о чем бы то ни было, кроме темы, близкой обеим: о детях.
Но если чувствительность императрицы была так глубоко спрятана, чему удивляться, что о ней не знали ни лица, не бывавшие при дворе, ни тем более простой народ? Там с грустью рассуждали о любезной вдовствующей императрице Марии Федоровне, которая так умела вызывать к себе любовь.
