И, открыв книжку, он прочел:
Муки Иисуса, я знаю вас, муки Иисуса.
Ноет все тело, горит, не сгорая.
О почему, почему же меня ты оставил?
Болью зайдусь и себя прокляну я сегодня,
Грешную, больше и хуже других я грешила.
Муки Иисуса, я знаю вас, муки Иисуса.
Где ты, мой пастырь, где же слова утешенья?
Их и не хватит, ты в душу, ты в душу
всмотрись мне.
И содрогнешься: одною лишь плотью живу я,
Плотью греховной, жестокой и алчной,
ничтожной.
Грех мой на мне, никуда от него не укрыться.
Муки Иисуса, я знаю вас, муки Иисуса.
Он долго молчал, всматриваясь в меня своими ослепительно яркими голубыми глазами. Тихо вошла в комнату жена и, не проронив ни слова, слушала, как он читает стихи низким, выразительным голосом. Маллен улыбнулся, покачал головой.
— Что-то мы с вами, мистер Маклин, слишком уж всерьез принялись обсуждать поэзию, а ведь она дело несерьезное, а? Стало быть, вы хотите знать мое мнение? Это не очень хорошие стихи, но в них что-то есть, это несомненно. Есть, хотя стихи не из лучших. Вы Хелен Морган слышали, когда она в ударе? Вот так и Сильвия Вест — ничему специально не училась, никакой утонченности, языком как следует пользоваться не умеет, а если честно, так и о версификации понятия у нее самые расплывчатые. Но зато есть другое: страсть и настоящее чувство боли, и потребность ее выразить, а главное, она музыкальна. Чувство боли она способна донести так же выразительно, как исполнители блюзов. Если для нее наступит умиротворение — Бог весть, наступит ли? — царственная будет женщина, можете не сомневаться, но если, допустим, этого не произойдет, тогда она обретет способность воплотить в поэзии все, что обещает ее талант, и вот тогда это будет явление, большое явление, уж вы мне поверьте.
— Так вы с нею знакомы?
— Нет, к моему стыду, — сказал Маллен, улыбаясь жене, которая заметила, словно мимоходом: «Смотри-ка до чего вдохновился!»
— Тогда каким же образом вы узнали про ее боль, профессор Маллен, и про все прочее?
— Да из ее стихов, откуда же еще!
Я кивнул, воздержавшись от комментариев. Какое-то странное, и не скажу, чтобы тягостное, беспокойство все сильнее овладевало мною, а еще сильнее овладевало желание, чтобы этот вечер продлился. Жена Маллена, улыбаясь, плеснула мне в бокал еще, потом села рядом с нами. Видно было, что эта крупная, красивая женщина обожает своего коротышку-мужа с его бархатным голосом, странным у такого маленького, светящегося от худобы человека, видно это было по каждому ее жесту и слову, по тому, как она бесшумно двигалась, как к нему обращалась, как на него смотрела. И вдруг мне стало до того скверно и одиноко, что я чуть не расплакался.
