— Ты сделаешь это для меня, Маггот? — с надеждой спросил Таонкрахт. — Знаю, я прошу о многом, но твой пламенный взор свидетельствует, что тебе под силу и не такое…
«Мой пламенный взор свидетельствует о том, что я хочу набить тебе морду, — устало подумал я, — и еще о том, что у меня со страшной скоростью едет крыша — эх ты, провидец хренов!» Но вслух я этого говорить не стал: мой новый приятель Таонкрахт производил впечатление опытного драчуна, а у меня никогда не было таланта к рукопашному бою.
— Я обдумаю твою просьбу, — сказал я Таонкрахту. И ехидно добавил: — Боюсь, ты что-то напутал, когда читал свое заклинание.
— Почему ты так говоришь? — встревожился он.
— Потому что я не испытываю никакого желания тебе помогать, — объяснил я. — А когда я не испытываю желания что-то сделать, я этого не делаю.
— Да, я мог ошибиться, — сокрушенно признал Таонкрахт. Он так разволновался, что отхлебнул добрый глоток своего пойла прямо из кувшина. — Я перебрал столько древних заклинаний в надежде найти среди них действенное… Скажи, я могу как-то вернуть себе твое расположение?
Его слуги тем временем вернулись, поставили на стол несколько сосудов с водой и, глупо ухмыляясь, полезли обратно под стол, в соответствии с требованиями дворцового этикета.
Я наполнил горячей водой здоровенную пиалу и сделал осторожный глоток. Если закрыть глаза и напрячь воображение, вполне можно внушить себе, что пьешь очень слабый несладкий чай — все лучше, чем ничего!
— Так что я могу сделать, чтобы ты проникся желанием выполнить мою просьбу? — настойчиво спрашивал Таонкрахт. — Неужели тебя не прельщают души моих слуг?
— Маловато будет! — ухмыльнулся я. — Какая-то пара сотен — нашел чем удивить!
— Я могу добыть больше! — Таонкрахт снова приложился к «сибельтуунгскому черному», звучно рыгнул и пообещал: — Сделаем! Мои соседи меня боятся. Если я потребую, чтобы они…
— А это кто такой? — перебил я его.
В зал вошло совершенно невероятное существо. Представьте себе человека, одетого в своеобразную паранджу до колен, сшитую из толстого войлока, этакий серый холм на худых ногах, обутых в матерчатые сапоги, с сумрачно-серьезным лицом, выглядывающим из овального отверстия в соответствующем месте.
— Здесь никого нет, — Таонкрахт огляделся по сторонам. — Тебе примерещилось, — решил он.
— Ничего себе — примерещилось! — возмутился я.
Меньше всего на свете мне сейчас хотелось, чтобы этот живой холмик оказался галлюцинацией. То, что мне волей-неволей приходилось принимать в качестве реальности, было способно свести с ума и без дополнительных наваждений. Я ткнул пальцем в сторону войлочного незнакомца и спросил:
