— Во! — взобрался вновь Петрович на любимого конька. — На этой гуманитарке вас всех и опустили! Это раздавали, чтобы разучились все работать, научились воровать. С этой гуманитарки вся разруха и пошла, на ней все жулики и поднялись! Что, не так, Серега?
— Ну, было, все эти коробочки тащили, все в храме сдвинулись на них. Только "гуманитарка" скажут — и уже глаза горят…
— Я вас чего-то, на хрен, не пойму, — вернулся из парилки юный коммерсант. — Ушел, вы о евреях говорили, а теперь о чем? — И тут как раз запикал его козырной мобильник, он его схватил, все смолкли, чтобы не мешать этой экзотической здесь связи: — Я, кто же еще? Ну, в бане. Народу? Ну так, средне. А ты где? Там же? А чего тогда звонишь? Ну все, пока… Ну так о чем теперь-то спор?
— Санек, они тут батюшек уже пошли киздить…
— Нет, лучше тогда давайте об евреях. К нам один батюшка на точку подъезжал, на такой, на хрен, тачке — конец света! Наши мужики его хотели подколоть: откуда тачка-то такая, Бог послал? А он: нет, братие подарили. Достал лопатник, а там вот такая, на хрен, стопка, все стольники в баксах! Наши: ну тогда, благословите, батюшка, и нас — и к ручке его, к ручке. Так что вы кончайте батюшек обламывать, а то точно, на хрен, Бог накажет!
— Да нас и так уже Бог наказал! — С какой-то уже некуражной горечью вспылил отец выпускника. — Петрович правильно сказал: сделали из народа быдло, все — мимо нас. На выборах только стакан водки всем нальют — и понеслись голосовать! А почему эти церкви сейчас прут как грибы? Элементарный рэкет! Всем коммерсантам скажут: или на храм гони, или лицензию отнимем. И все, как миленькие, отчисляют. А там такие фонды, уже ни налогов, ни отчетов, десять процентов денежек на купола, а остальное — по карманам. Мне человек рассказывал, который знает…
— Ну и молчи, на хрен, если знаешь. Ну и че, на хрен, с того, че ты тут это наболтал? И ты, Петрович, че, эта, мутишь волну? На, на хрен, пива лучше выпей! — и младокоммерсант двинул ему лихо откупоренное зажигалкой пиво.
— Да, пошли вы все в баню! — отмахнулся в сердцах Петрович, чьи речи, собиравшие, как чувствовалось, раньше исключительный успех, теперь как-то подавлялись иной силой, заключенной в безъязыком младокоммерсанте. И по глазам парильщиков читалось, что подкрепленное тем экзотическим мобильником это его сегодняшнее "на хрен" для них как-то весомей прошлых баек старого хрыча.
И он отправился в парилку, а за ним и двинувшими следом мужиками пошел и я, сыгравший роль единственного зрителя в этом ток-шоу местного разлива. И там уже Петрович развернулся снова от души. Сначала выгнал нас из парилки, сам повозился в ней, поддал парку, потом позвал, плеснул последний ковшик "под себя", потом еще — "под веничек". И древняя забава русских, супротив которой уже не попрешь, вернула сбитый с толку мир в смятенные сердца. Петрович опустил пар и стал нас тыкать веником в коленки, животы и морды: "Ну что, мед? Русская баня, это вам не сауна! Ну, мед?"
