Потом мы вернулись к остальным. Пикассо взял меня за ухо:
— Разве это было не чудесно?
— Белиссимо!
— Да ты кубист.
— Я бы назвал себя модернистом.
— Как полезно бывает посмотреть на мир через решетку.
Слуги были очень довольны зрелищем. Пако, садовник, объяснил служанкам, что затмение обязательно повлияет на сливы, хорошо или плохо — пока неизвестно.
— Это нарушение извечного порядка, вы меня понимаете, может быть хорошо для слив, а может быть и плохо, уж как получится.
Все наши животные, и большие и маленькие, почли за лучшее спрятаться. Животным вообще присущ здравый смысл — нам бы у них поучиться! Лишь коза Пенелопа воспользовалась суматохой и сожрала несколько огромных чайных роз к полному отчаянию Пако.
Тетушка Альгадефина, устав от такой красоты и от лестницы, растянулась в шезлонге в патио, и цыган Пикассо сел на землю рядом с ней, скрестив ноги по-турецки. Сасэ Каравагио безуспешно прогуливала свою большую кубистскую задницу, потерявшую важность из-за кометы. Она испытывала ревность к тетушке Альгадефине — я сразу понял это, — затаенную, вызывающую прилив крови и отеки, только у толстух бывает такая ревность, скрытая глубоко внутри, так как сквозь жир ей не просочиться. Я сел по другую сторону шезлонга, тоже на землю, точно как художник, чтобы слышать все, что он скажет:
— В воскресенье приходите все на Хараму купаться, в воскресенье никакого затмения не ожидается, и я нарисую вас всех, это будет большая картина, шедевр кубизма, но вы должны прийти все, потому что в каждой из вас есть своя особенная прелесть.
Возможно, тетушку Альгадефину не очень-то прельщало быть «каждой из вас» в этой большой картине, но чахоточные — люди сговорчивые.
— И как вы ее назовете? — спросила она рассеянно, с желтой французской книгой в руках.
— Авиньонские барышни.
— Почему?
— Не знаю.
— Но мы же не в Авиньоне.
— Ну и что, так интереснее! Надо играть, надо все запутывать, надо всех вводить в заблуждение.
Должен сказать, что этот троякий девиз цыгана Пикассо остался в моей голове навсегда:
Надо играть.
Надо все запутывать.
Надо всех вводить в заблуждение.
Пришла ночь, в космосе было полно других комет, они летели, неведомые нам, не имеющие имени, мы на них и не думали смотреть. Гости расходились. Пикассо долго целовал тетушке руку. Потом ей и мне принесли на ужин яйцо всмятку, и я его съел серебряной ложечкой, потому что я рос мальчиком, у которого была своя собственная серебряная ложечка, а это потом, когда ты становишься взрослым, сразу бросается в глаза.
