Потом я тоже поняла, почему Жук мне говорил, что я невнимательна к партнеру. Я всегда шла в собственном ритме. Уланову только и оставалось, как под мой ритм подстраиваться. Я за ним вообще не следила, даже не смотрела, что он делает. Я только-только, по большому счету, приглядываться к нему стала в последние год-два нашего катания. (Но зато я самым внимательным образом потом следила за Зайцевым!) И вот я с короткими ногами мчусь изо всех сил, у меня маленький прыжок, короткий наезд, а у него — длинный наезд, длинные ноги, вялый толчок. Конечно, совместить одно с другим было очень тяжело. И в этом тоже был наш конфликт.
Зритель, конечно, таких тонкостей не видит. Но конфликт с каждым годом все усиливался и усиливался, несмотря на победы. То, что мы с Лешей сделали в первые два года, пока нас Жук выдерживал, — это победа над собой. То, что мы наработали с шестьдесят шестого по шестьдесят девятый год — на этом мы продержались следующие три года. В эти три года наших побед мы ничего нового не создали. Менялась музыка, менялись программы, но в техническом плане — ничего не прибавилось. Ну, может быть, пара элементов. И в этом тоже запрятан конфликт. Стоять на месте и пользоваться все время одним и тем же для меня слишком скучно.
Тогда на чемпионате страны в шестьдесят девятом Жук говорит: «Я всё проверил, четыре магнитофона работают хорошо, я туда отдал музыку, а пятый — отстает, но мне сказали, что он недействующий». Перед короткой программой я пришла в раздевалку, поставила коньки, и мы отправились разминаться. Обычно я коньки надеваю всегда с левой ноги. Это все знали. У меня бзик такой — только с левой ноги. Тут, сама не знаю почему, я начала надевать правый. И когда уже стала натягивать, потому что ботинки всегда надо очень сильно натягивать, только тогда поняла, что начала не с той ноги. Я решила его снимать. Поэтому так и не натянула ботинок до конца. Но когда я его подняла, оттуда посыпалось стекло от битой лампочки. Тонкое мелкое стекло. Если бы я, не задумываясь, его натянула, у меня бы вся пятка оказалась в стекле. Кто-то стекло насыпал внутрь, но кто, не знаю. Догадываюсь, но это все домыслы. Не хочу даже о них говорить, не хочу.
Первый раз нас Жук показал на чемпионате Москвы в шестьдесят седьмом году, осенью. Раньше открытый чемпионат Москвы — это, считай, малый чемпионат Советского Союза. Ленинградец Протопопов, тогдашний лидер в парном катании, был в этот момент на сборах в Воскресенске. Он специально приехал и нас снимал. Говорят, что потом, когда он смотрел собственное кино, он считал все наши перебежки. Он уверял, что мы бегаем, как конькобежцы, но, вероятно, увидел в нас угрозу, — технически мы уже сильно выделялись. Мы первые стали делать комбинации прыжков. Прежде их демонстрировали только одиночники, даже в правилах о них не упоминалось. Точнее, не комбинации, а каскады. Вроде бы, какая разница? Но комбинация — это когда ты с ноги, на которую приземляешься, выполняешь следующий прыжок. Каскад — когда ты можешь менять ноги и делать между прыжками маленькие перепрыжки. Наша первая комбинация: мы прыгали аксель, риттбергер, оллер — «двойной тулуп». Это вызвало шок. Каскады прыжков в парном катании — чистое изобретение Жука. В этом его новаторство больше всего и проявилось.
