Боясь наклониться из-за режущей боли в плече, он стоял и разглядывал темное лицо с накрепко зажмуренными глазами. Нож в плече мешал движениям, боль нарастала. Он ткнул дулом Лепехина, и тот вдруг со стоном разлепил веки. Глаза его, прищуренные от страшной боли, смотрели с мукой, ненавистью, с мольбой.
Чалдон, стараясь не наклоняться, сел около.
— Куда пуля-то вошла? — спросил он.
Лепехин заскрежетал зубами.
— Сука,— пробормотал он,— сука большевистская... Обхитрил.
А то бы сам лежал.
— Ничо,— сказал Чалдон, усмехаясь.— Я б лежал, другие нашли б, однако... Такого зверя все одно затравили б, паря. Расея, она предателей не прощат.
— Ду-ура...— выдохнул Лепехин.— Кому служишь?.. Коммунистам... Чтоб они жрали да пили... А ты им подноси...
— Слыхали,— сказал Чалдон, прикрывая глаза. Голова у него кружилась.— Холуй ты немецкий. Шавка ты, хошь и хищная...
С минуту они помолчали. Лепехин хрипел и корчился на земле, Чалдон старался не потерять сознание. Кругом бормотала листва.
— Помираю,— просипел Лепехин.— Ошибся... Коли б в плен тогда не попал... так сам бы так посиживал... Васька,— он, волоча руку и второй гребя, как в воде, подполз к Чалдону.— Слышь... Помираю...— глаза горели на буром лице.
— Что ж, паря,— сказал Чалдон, косясь на него.— Как жил, так и помирашь. Собаке собачья смерть.
— Васька,— шепотом кричал Лепехин,— пойми: в плен попался... Не судьба... Ежели на фронт... в другой год... я бы в козырях.., ходил... Не предатель я... Планида такая...
— Помирашь, а врешь, однако,— сказал Чалдон, потряхивая головой, чтобы прогнать дурноту.— Плен — пленом, а человек — человеком. Не русский ты... Отцов и дедов предал. Как шавка, перед Гансом хвостом вилял. Родову свою продал, кровь русскую лил. Чо ж, однако, хочешь-то, паря?
— Не на тот кон поставил... А был, как все... В лагере... Никто не вы... не выдерживал.
— Кого обмануть хошь? — спросил, поворачивая к нему голову, Чалдон.— Бога? Дак он, коли есть, все видит. Меня? Дак я сам в плену был. Падаль ты, паря, и помирашь, как падаль. Нету тебе прощения.
И тут Лепехин кинулся, ударился головой о плечо Чалдона и сполз вниз.
От дикой боли в ране все в Чалдоне взвыло. Но он еще нашел в себе силы, чтобы ощупать Лепехина. Тот был мертв. Посчитался он с вражиной. И за Епиху, и за себя, и за Расею... Чалдон расстегнул гимнастерку, отодрал клок нижней рубахи. Боль шла страшная, раздирала сердце. Не давая себе опомниться, он рванул нож из плеча, заткнул рану тряпицей и намертво прижал ее правой здоровой рукой. Тотчас все закрутилось перед глазами, запрыгали тени и лунные блики, и, помня только, что нельзя отрывать руку от плеча, он рухнул навзничь.
