В углу кончили возиться. Протопали сапоги, хлопнула дверь. На табурет осторожно присел завхоз.
— Как дела? — спросил Порхов.
— Так навроде все, как надо,— улыбаясь, заговорил завхоз. Он всегда улыбался. Сначала Порхова раздражала эта вечная улыбка на моложавом его лице, где скудно и лишь изредка проступала растительность. Потом свыкся.
— Все упаковали во вьюки. Продукты — на плечах. Навроде, однако, готовы.
— Что за народ вместо выбывших?
— Четверых взял,— завхоз опять заулыбался и посмотрел на него голубыми молодыми глазами.— Трое — хочь на их валуны перетаскивай, однако. Четвертый на вид хлипкий, да эти толкуют: тягуч. И по нему похоже: тощ, а двужильный, пра слово.
— Зэки?
— Оно, может, и были, а ноне — при паспортах, Говорят, на Илиме вкалывали летошний сезон.
— Давай их сюда по одному.
Завхоз кивнул и вышел, так и не согнав с лица свою неуместную улыбку.
Порхов стянул с плеч куртку, сел так, чтобы свет из окна падал на вошедшего. Он всегда беседовал с людьми перед выходом в тайгу, прощупывал их. Кроме того, надо было и самому произвести впечатление на рабочих. Он знал, что слава о нем идет по всему краю, но не отказывал себе в небольшом спектакле, во время которого при хорошо сыгранной им роли рабочий выходил от него в уверенности, что попал наконец-то к такому начальнику, о котором мечтал, и что теперь главное только хорошо работать, а уж обижен не будешь. Впрочем, сам Порхов был уверен, что тут никакого обмана нет. Он умел заботиться о своих подопечных.
Открылась дверь. В нее вошел невысокий человек в кепочке. Он был крепок, лицо с жесткими морщинами на лбу и по углам рта, нос курносый, глаза цепкие.
— Здрасте,— сказал вошедший.— Звали?
— Шалашников? — спросил Порхов, упорно разглядывая стоявшего перед ним канавщика.
— Жуков,— ответил тот на вопрос Порхова, и глаза их встретились.
Взгляд канавщика, затаенно выпытывающий и неломкий, не понравился начальнику. Он еще раз взглянул на кепку и стал расспрашивать рабочего. Выяснилось, что он в сорок шестом году был осужден на три года — унес со стройки инструмент, а после освобождения работал в геологоразведочных партиях и на прииске.
Голос у рабочего был унылый. Вид понурый. Это обнадеживало, Порхов не любил независимых.
— На взрывных работах бывал?
— Приходилось.
— Аммонит от детонита отличишь?
— Конечно.
— Хорошо.— Он опять взглянул в глаза канавщику и встретил тот же самый оценивающе-сторожкий взгляд.— Сядь, поговорим о благах земных. Увезти после сезона можно и тысяч двадцать, и меньше, и больше. Сколько намереваешься?
