Он оказался таким огромным, что она пришла в ужас. Хотя Тара родила четверых детей, когда его чернота заполнила ее, она почувствовала, что ее словно раздирают надвое, но ужас сразу прошел и сменился своеобразным ощущением благоговения. Она была жертвенной овцой, и этим актом искупала все грехи своей расы, которые столетиями совершались против его народа; она стирала вину, которая была ее язвой, сколько она себя помнила.
Когда он наконец тяжело обмяк на ней и его дыхание ревом отдавалось в ее ушах, а его черную плоть сводили последние конвульсии, она с радостной благодарностью прижалась к нему. Ибо он навсегда освободил ее от вины – и одновременно навеки сделал своей рабыней.
* * *
Подавленная после всплеска любви печалью и сознанием того, что ее мир навсегда изменился, по дороге к дому Молли Тара молчала. Она остановилась в квартале от дома и, не выключая мотор, повернулась и в свете уличных фонарей стала рассматривать лицо Мозеса.
– Когда я снова тебя увижу? – задала она вопрос, который до нее задавало великое множество женщин.
– Ты хочешь снова меня увидеть?
– Больше всего на свете.
В этот миг она даже не вспомнила о детях. Теперь для нее существовал только он.
– Это будет опасно.
– Знаю.
– Если нас обнаружат, наказание – позор, отвержение, тюрьма. Твоя жизнь будет уничтожена.
– Моя жизнь пуста, – негромко ответила она. – Невелика потеря.
Он внимательно разглядывал ее лицо в поисках неискренности. Наконец он почувствовал, что удовлетворен.
– Когда будет безопасно, я пошлю за тобой.
– Я приду немедленно, когда бы ты ни позвал.
– Теперь я должен тебя оставить. Отвези меня назад.
Она остановилась сбоку от дома Молли, в тени, где их не было видно с дороги.
«Начинается время уловок и хитростей, – спокойно подумала Тара. – Я права. Жизнь больше никогда не будет прежней».
Он не пытался обнять ее – это не по-африкански. Только смотрел. В полутьме белки его глаз сверкали, как слоновая кость.
– Ты понимаешь, что, выбрав меня, ты выбрала борьбу? – спросил он.
– Да, знаю.
– Ты станешь воительницей, и ты, твои желания, даже сама твоя жизнь не будут иметь никакого значения. Если тебе придется погибнуть в борьбе, я пальцем не двину, чтобы спасти тебя.
Она кивнула.
– Да, и это я знаю.
От столь благородного подхода у Тары стеснило грудь, стало тяжело дышать, и она с трудом прошептала:
– Ни одного мужчину не любили больше – я принесу любую жертву, о какой ты меня попросишь.
* * *
Мозес прошел в комнату для гостей, отведенную ему Молли, и умывался над раковиной, когда без стука вошел Маркус Арчер, закрыл за собой дверь и прислонился к ней, глядя на отражение Мозеса в зеркале.
