Диана приводила его в недоумение. Никакого удивления, никакого отвращения у этой девочки, которую он взял девственницей. Ее познания в наслаждении брать или давать были инстинктивными, непосредственными, словно тысяча лет любовных ласк бесчисленных любовников обучила ее всем движениям, всем оттенкам наслаждения. Тело Дианы было открыто ему целиком. Он скользил в ней, по ней, зарывался в ее рот, ее лоно, ее волосы. Она умела заставлять его ждать, сдерживать его, возбуждать, уклоняться или увлекать его в горячую скачку, в которой сливались кобылица и всадник, выбрасывавшую их, как дымящуюся ракету, в бесконечную мезосферу, где они взрывались, погибали и растворялись друг в друге.
Сильвэн не мог объяснить той холодности, безразличия, с которыми Диана выходила из их пламенных скачек на улице Верней и их общего оцепенения. Ни слова, ни жеста, обычного для женщин в такие моменты. Она открывала глаза, бросала взгляд на часы, которых не снимала, поднималась одним прыжком и запиралась в ванной, откуда появлялась очень скоро, омытая, одетая, с волосами, наспех забранными под чепчик. Хватала рюкзачок со школьными принадлежностями и — чао! — исчезала. Сильвэна это одновременно успокаивало и невероятно раздражало.
Успокаивало, потому что таким образом он быстро от нее отдалялся (что его устраивало), но также раздражало в его мужском тщеславии молчание Дианы и эта спешка продемонстрировать ему забвение всего случившегося. Он бы наверняка смутился, если бы она рассыпалась в страстных речах, на которые он бы не знал, что ответить, из страха нацепить личину кошмарного совратителя, но удирать с таким безразличием было со стороны девочки бестактностью, которая его уязвляла.
Диана вела себя так же непринужденно, когда он встречал ее потом, и даже в тот же день, на улице Бак. Тогда ничто не выдавало в ней ни тени воспоминания о том, что произошло на улице Верней. Словно он в ее глазах вновь стал отцом близнецов и никем больше. А она, Диана, была только лишь высокой маленькой девочкой, смеявшейся вместе с Мариной и Тома, игравшей вместе с ними, нимало не смущаясь в присутствии Каролины, которую нежно целовала приходя и уходя. Это непоколебимое двуличие приводило Сильвэна в смущение.
Однажды, менее чем через час после того, как он расстался с ней на улице Верней, Сильвэн увидел, как она училась вместе с его детьми ходить на ходулях на аллее в саду. Она не знала, что он следит за ней из окна дома. Он видел, как она падает с ходуль, снова на них забирается, хохоча во все горло и от этого снова теряя равновесие, а Тома, более ловкий в таких упражнениях, дает ей советы. И Диана старалась, смеясь; ее щеки порозовели от усилий. Сильвэн видел ее длинные ноги, торчавшие из шорт, белые носки, перекрученные вокруг щиколоток, пыльные теннисные туфли, перегнувшиеся через деревянные опоры, а крики, которые она издавала каждый раз, как была готова потерять равновесие, были криками невинной задиристой девочки, полностью поглощенной игрой, подходящей для ее возраста.
