Около восьми часов появился театральный врач доктор Пасторе. Трон встал, поздоровался с ним и медленно стал подниматься по ступенькам, ведущим в ложу княгини, не переставая размышлять о своем разговоре со Шпауром. Полицай-президент недвусмысленно дал ему понять, что считает дело закрытым. С другой стороны, Трон не сомневался, что Баллани сказал ему правду; мысль, что и преступник и его закулисный режиссер могут остаться безнаказанными, выводила его из себя.
Да, но что он мог предпринять? Через голову Штаура обратиться к коменданту города? Или прямо в штаб-квартиру в Верону? Трон прокрутил эту мысль так и этак и тут же отказался от нее. Шпаур прав. У них нет никаких фактов, подтверждающих показания Баллани. Кто поверит на слово потерявшему место службы виолончелисту, живущему за счет связей с мужчинами (Трон подозревал, что надворный советник не единственный друг Баллани)?
А княгиня? Поверит ли она словам Баллани? Княгиня уверена, что Пеллико никакого отношения к убийству не имеет – следовательно, убийца кто-то другой. У истории, рассказанной Баллани, есть, по крайней мере, то преимущество, что она объясняет, почему Перген столь поспешно отстранил от ведения дела Трона и взялся за него сам. Но чем вообще вызван столь обостренный интерес княгини к этому делу? Что заставило ее направить Трона к Палфи? По какой такой причине она приняла скромного комиссарио в своем дворце и пригласила в свою ложу в опере? Может быть, это вызвано всего лишь желанием добиться реабилитации Пеллико, с которым ее связывали дружеские отношения? Однако о том, что Пеллико замешан в преступлении, княгиня – во время первой встречи с Троном – еще ничего не знала. Ее настойчивое желание, чтобы он продолжал вести свое расследование, должно быть, вызвано другими причинами. Но какими?
Трон бросил последний взгляд на свое отражение в большом зеркале, висевшем в коридоре бенуара и пришел к выводу, что отцовский фрак сидит на нем лучше, чем он предполагал. Правда, сукно на плечах немного топорщилось и ширина отворотов не соответствовала последним требованиям моды, но в остальном вид был безукоризненный. Трон открыл дверь в ложу княгини и вошел.
При его появлении женщина, сидевшая в ложе, оглянулась, и на какую-то секунду Трону показалось, что он ошибся дверью. Женское лицо, которое он увидел в призрачном свете, мало походило на лицо княгини, какой он знал ее до сих пор, – деловой, холодной, практичной дамы. Трон догадался вдруг, что холодность ее была маской, рассчитанной на то, чтобы не смущать и не сбивать с толку мужчин при первой же встрече. Сейчас княгиня выглядела совсем по-другому – ослепительной, чувственной красавицей. На ней было платье из серого шелка, длинные, по локоть, белые перчатки, на одной из которых – это был, вероятно, особый род кокетства – виднелось небольшое пятнышко штопки. Трона восхитила ее прическа: волосы были высоко взбиты, открывая поразительной красоты шею и подчеркивая нежный боттичеллиевский профиль.
