Пражская ночь | страница 46
Итогом ее преображений стало воплощение в виде Арахны, паучихи, Небесной Ткачихи, сплетающей ткань мира, но те, кто считает ее богиней человеческого мозга, правы лишь отчасти. Правда, что она помогла Тезею (славяне называли его Тесла) выйти из Лабиринта; правда и то, что такой монстр, как Минотавр (Людобык), никогда не мог бы быть ее сыном, несмотря на то что он слыл пленником своего запутанного дворца. Но не следует забывать, что и у Ни есть множество чудовищных и странных отпрысков, собственных загадочных исчадий, например Одрадек, которого она родила от соития с Великим Ра — скромное, но бессмертное и неистребимое существо, описанное в знаменитом рассказе Кафки, нечто вроде живого мотка спутанных ниток, существо, у которого никогда не было легких и которое никогда не знало дыхания.
Собственно, отрицательная сущность Ни заключается в отсутствии дыхания, в отсутствии пульса, и ее сын Одрадек должен был доказать всем сомневающимся, что «бездыханный» отнюдь не означает «бездействующий». Таким образом, исчадия Ни стали предками машин. Но богиня дыхания, или Дхьяна (Духяна, Духиня), знает, как усыпить Ни, и тогда Дух овладевает бездыханным и действующим телом.
Говорят, родным братом Ни был Да. Его еще называют Та, или Тар, или Дар, или Тор, или Твар, или Тварог, или Сварог — бог Творения, обрушивающий на Белую Нить свой молот, он заставляет и ее дышать — дышать чужим дыханием, которое отныне она воспринимает как свое.
Пепел Санта-Клауса, зачем ты стучишься в мое сердце? Но сам Одрадек, бездыханный прадед машин! Он совсем иной, чем его внуки. Это дух европейской тайны, европейской глубины — той самой, что нынче безжалостно размазана по плоскости, раскатана валиком, разбрызгана по эзотерическим магазинам, еще фрагментами гниет, но все же живет в хипповских базарах, в аристократическом китче правых, в идеологии New Age, живет в дешевых мистических газетах, в зазываниях шарлатанов, в пауках, соборах и старых складках Европы, до которых еще не добралась энергия обновления. Этот дух оживает за своими пределами в кошмарах Америки. Этот дух проскальзывает изуродованно-красивым призраком в голливудских фильмах, он проступает в расхристанной кокетливой походке капитана Джека Воробья, в его драных ботфортах, в плывущих вниз мачтами кораблях мертвых, он живет в магической бюрократии Хогвартса, иногда звучит в остервенелой музыке, он стоит одиноким одичалым старичком в конце коридора, он работает лифтером в затхлых отелях, жирным новогодним скелетом он бьется и поет в несгораемом никелированном сейфе Евросоюза. Это дух неблагополучия и острастки, дух условного и весьма хрупкого комфорта, в который не веруют даже те, кто способен им вполне насладиться, дух неудовлетворенности и жажды, дух поиска истины, лишенный блаженства и заранее знающий, что истина, которую он ищет, невероятно горька на вкус. Этот дух отважен и агрессивен, он ничего, по сути, не боится, кроме самого себя, кроме той болезни, которая его точит и история которой гораздо древнее, чем история подточенного ею организма.
