— Больше он не исчезал?
— Потом он всегда, когда мы где-нибудь бывали за границей, исчезал. Я-то знаю, он делал это, чтобы показать мне, что он свободен, что может ходить, куда ему хочется, что он не обязан сидеть рядом со мной…
— А в казино еще играл?
— Не знаю, но у Аркаши все равно деньги никогда долго не задерживались.
— У вас в театре есть враги? Ну, женщина, к примеру, которая могла бы убить Аркадия, а отбивалку, орудие убийства, подкинуть вам.
— Нет. Это совершенно исключено. В нашем театре убийц нет. Вот подлые предатели — есть, и доносчики… Василиса эта, например… Зачем, спрашивается, она притащила вам эту отбивалку?
— Она выполнила свой гражданский долг. Увидела отбивалку в крови, сообразила, что ею мог быть убит Аркадий… Учла ваши отношения… Но, сами понимаете, тот факт, что отбивалка оказалась в вашей гримерке, еще не указывает на то, что убийца именно вы. Разве убийца стал бы оставлять орудие убийства у себя? Жаль, что в вашем театре нет охраны и что туда может пройти кто угодно.
— Что верно, то верно.
— Вы упомянули внебрачную дочь Аркадия. Что вы о ней знаете?
— Абсолютно ничего. Кроме того, что она вообще есть и что Аркаша иногда отправлял ей деньги.
— Как он объяснял, зачем он это делает? Сколько ей лет? Где она живет, учится? Бедствует? Кто ее мать?
— Говорю же — ничего не знаю. Он ничего не рассказывал. Но у меня создалось такое впечатление, будто он очень дорожил тем, что у него есть дочь. Возможно, они и не встречались, не общались, потому что никто в театре ни разу не слышал, чтобы он разговаривал с ней по телефону.
— Так, может, ее и не было?
— Была. Знаете, рядом с его домом есть банк, знаю, что он оттуда отправлял ей деньги. Вы же в прокуратуре работаете, вам ничего не стоит выяснить, кто она такая…
Она заплакала.
— Знаете, у меня всегда было такое чувство, будто бы он живет какой-то двойной жизнью. И в то же самое время очень дорожит своей свободой. Но и мне бывал рад… иногда… особенно когда болел.
* * *
Левин вышел с тяжелым сердцем. Он жалел Веронику Портер, понимал, что только что стал свидетелем настоящей драмы одинокой женщины. Ведь, рассказывая ему о странном и довольно циничном поведении Тришкина по отношению к ней, она переживала это вновь. Переживала и страдала.
Понимая, что всеми ее поступками двигало единственное желание создать семью и быть нужной Тришкину, мужчине, которого она, по ее же признанию, не любила, но к которому была привязана, он мог представить себе, как она, бывая у него дома, убиралась, мыла посуду, готовила ему, те же несчастные сырники со сметаной.
