Но так думали далеко не все. Большинство, конечно же, вздыхали, сочувствуя уделу далеких балканских сестер. «Бедняжки, пробил и их час…»
Хаджи Милети старался пропускать мимо ушей все эти разговоры. Он и мысли не допускал, что женщины где-то могут ходить не скрытые покрывалом. Как не мог представить день без ночи. Ведь Аллах сотворил этот свет таким: половина — день, половина — ночь. Таким он создал и род людской: половину — с открытым лицом, другую — под чадрой.
До поры до времени Хаджи Милети даже не знал, что в империи есть края, где женщины осмеливались выходить из дома без чадры. Это открытие своей неожиданностью поразило его. Но один приятель, хорошо осведомленный в государственных делах, успокоил его, сказав, что те части империи завоеваны совсем недавно и что власть султана там лишь начала укрепляться. Этот же приятель поведал ему о настоящей войне, вспыхнувшей в последние месяцы между кланом Урай и Шейхом уль-Исламом именно по вопросу о чадре. Мощный клан Урай, как всегда, противостоял Шейху уль-Исламу и выступал против принятия фирмана о ношении чадры. Но в тот год сила клана Урай пошла на убыль. Еще весной лишился он поста первого визиря, что, собственно, и послужило причиной поражения в этой борьбе. Наконец Шейх уль-Ислам почувствовал, что ветер подул в его паруса. Говорили, что на заседании правительства он обратился к братьям Урай, которые были визирями в последнем кабинете, и сказал не без иронии, намекая на их албанское происхождение: «Пусть не болит у вас душа, почтеннейшие, за албанок. Они, как и другие балканские женщины, избавятся наконец от своего беспутства. Закроют лица и угомонятся».
Фирман в конце концов был принят — величественный и скорбный, точно похоронный обряд. Отныне всем албанкам, гречанкам, сербкам, румынкам, боснийкам, болгаркам, как и всем прочим мусульманкам, предписывалось с тринадцати лет носить чадру.
Хаджи Милети слушал все это, раскрыв рот от удивления. Вот ведь как все обернулось. Оно и понятно: ведь не могло же быть в одной империи двух законов, один — для одних и другой — для других. Ему вспомнилось все услышанное о балканских женщинах.
Хаджи Милети продолжал внимательно сверять цифры на накладных, в то время как старший кладовщик пробирался среди тюков, спотыкаясь о них на каждом шагу. «Полмиллиона», — прошептал Хаджи Милети, и душу его переполнила гордость: вот как могущественно государство, которому он служит. А ведь это была лишь первая партия покрывал, подготовленных к отправке. За ней последуют другие, пока наконец тамошние края (сейчас ему представлялось, что на теле империи, словно на теле женщины, оставалось обнаженным срамное место) не будут укрыты ими полностью.
