Все посмотрели на Хаджи — единственного за этим столом, не подававшего голоса. Он уже было подумал, что о нем все забыли. Но теперь о нем вновь заговорили как о герое дня. Хаджи Милети даже покраснел. Никогда в жизни не слышал он столь утонченных похвал, а главное, из уст столь достойных людей. Они называли его предводителем султанского каравана, ревнителем веры, посланцем ислама, укротителем плотских соблазнов. Но больше, чем от этих редкостных похвал, Хаджи Милети бросало в краску от его давешней неблагодарности: ведь он без особой охоты сел за этот стол и так же нехотя слушал эти разговоры о чадре. Откуда в нем эта неприязнь? Это высокомерие? Ведь он хотел уйти из-за стола, подталкиваемый, наверное, дьяволом, хотел отплатить неблагодарностью за их добро. Ведь только дьявол мог внушать ему желание покинуть стол, за которым он оказался волею судьбы, где впервые в жизни беседовал с людьми столь почтенными и праведными.
Дьявол и женщины… Вот что наделали их открытые лица. Целыми днями они нарушали его душевное спокойствие, смущали, искушали его. Мрачные мысли, будто адские молнии, пронзили его мозг, это были мысли, толкающие человека в пропасть.
Как хорошо, что великий султан скрыл от мужских глаз эти шеи, эти волосы, эти глаза, казавшиеся просто ангельскими. Ведь они таили в себе погибель. Он и сам чуть было не пал их жертвой, столкнувшись с ними впервые. Усомнился в фирмане, а душа его чуть было не восстала против государства, послушным слугой которого он был до сей поры.
«Аллах хранит меня», — пронеслось в мыслях. Аллах действительно хранил его. Ведь в тот миг, когда он приблизился к самому краю пропасти, Аллах привел его сюда, посадил за этот стол, чтобы спасти. Вот вернется домой, сразу же пойдет в старую теке,[3] а потом — к усыпальнице дервиша Али, чтобы снять с себя эту напасть. Он будет усердно молиться по пять раз на дню, как пристало правоверному мусульманину.
Было поздно, когда постояльцы поднялись наконец из-за стола. «Спокойной ночи!» — говорили они друг другу, прикладывая руку к груди. «Спокойной ночи!» — бормотал растроганный Хаджи Милети.
Освободившись от мучивших его сомнений, счастливый, направился он в свою комнату. Перед сном молился дольше, чем обычно. Шептал старые молитвы, которые не вспоминал годами. Но сон, как и в прошлую ночь, был тягостным, беспокойным. Во сне его преследовала желтая луна, которая, как рана, разъедала спину Мраморного моря, и этот кошмар преследовал его целую ночь. Несколько раз он просыпался, шептал: «Спаси, Всевышний!» — и засыпал вновь. Утром он проснулся с головой тяжелой, точно свинец.
