Ты теперь уже совсем большой, мальчик… | страница 9
Рисунок Олега Яхнина
Она сразу меня узнала. Да и сын я был единственный, и никто больше в целом свете не мог назвать ее мамой.
Я давно не слышал ее голоса, и как только она стала говорить, сразу зарегистрировал некие незнакомые мне нотки — облегчение, жалость, мягкость какая-то, решительно ей несвойственная… Особенно потряс меня ее первый возглас: «Василек?!»
Дело в том, что мама терпеть не могла уменьшительных и ласкательных имен и прозвищ. Она звала меня Васей, а изредка, в дни больших провинностей, употребляла полное имя — Василий. В этих случаях я каждый раз делался себе омерзителен: до чего же похоже на кота! Она — человек, а я — кот?! И ведь мама всегда оказывалась права, вот какая штука.
А тут вдруг — Василек.
Так называла меня ласковая и смешливая тетка Лена, до того непохожая на маму, что трудно было поверить в их родство… Но чтобы мама?!
Я растерялся от ее нежности, особенно неуместной, казалось мне, в этой обстановке. Покосившись на Валю, которая мне очень нравилась и в глазах которой я никак не хотел выглядеть тем, чем был на самом деле, — едва оперившимся птенцом, — я спросил небрежно, как и подобает обстрелянному воину:
— Ну как вы там?
Вместо ответа мать стала торопливо говорить, как счастлива она услышать мой голос, как тревожатся они обо мне, как, отмечая на карте населенные пункты, упомянутые в очередной сводке, гадают, где я могу оказаться, как не чаяли они уже хоть что-нибудь обо мне узнать…
Она говорила еще что-то, чего я сейчас не помню, и если мама, человек безразличный к религии, упомянула тогда, в какой-нибудь связи, провидение, меня это вовсе не удивило бы.
Я долго слушал ее, не смея перебить. Судорожно сжимавший телефонную трубку солдатик, повзрослев, обрел в эти секунды чувство ответственности за собственную жизнь. Я — и только я — был в ответе за нее: перед этой женщиной, которая чудом не потеряла еще единственного сына.
Если он погибнет — что станется с нею?
Если он… Если я погибну?
Холодный пот прошиб меня… А я-то просто поступал как все и ни над чем таким не задумывался.
Думая о другом, я машинально повторил свой вопрос.
— Да мы что, мы — в порядке, — ответила мама.
Тогда я еще раз убедился, что Валя не слышит меня — она выходила куда-то, и, побуждаемый этим внезапно вспыхнувшим в моем сердце чувством ответственности за семью, стал бессвязно, запинаясь, чужим, дубовым языком произносить чужие, против моей воли проскальзывавшие в трубку слова. Затем в трубке воцарилась тишина, только в отдалении потрескивало что-то.