Со временем мы ко всему этому приспособились.
К лету сорок первого я ощущал себя старым служакой, заканчивал полковую школу, готовился принять отделение; за полгода я стал другим, даже выражался иначе — как мужчина, хлебнувший, что называется, жизни, крепкий, уверенный в своих силах. Я умел так зычно подать команду, что замирала вся казарма, и это, признаюсь, доставляло мне некоторое удовлетворение.
— Школа — смир-но!.. Товарищ полковник…
Я чувствовал себя в армии как рыба в воде, и этот мой новый мирок был начисто отрезан от прежнего. Где-то там, в городе, проживала наша семья; последнее, что я из той жизни запомнил, была ненастная тьма октябрьского вечера и моя мама, грустно и молчаливо стоявшая в шумной толпе провожающих.
Не стану кривить душой: воспоминание это было мне необычайно дорого; все первое время, пока я «удалялся» от дома, меня согревал этот прощальный привет истинной моей жизни, моего прошлого, в которое я мечтал поскорее вернуться. (Многие мои товарищи отмечали в самодельных карманных календариках каждые прожитые сутки — я не делал этого.)
Полной мерой оценил я то, чем пренебрегал когда-то, считал само собой разумеющимся. Главное — мне ужасно захотелось учиться. Армейские будни незаменимы для тех, кто в пятом классе не обнаружил еще своего призвания.
Почему в пятом? В шестом частенько бывает поздно.
Я был молод, я не знал тогда, что «возвратиться» в нашей жизни никуда нельзя, что притча о блудном сыне — красивая сказочка. То есть можно, конечно, поселиться вновь в том же доме и той же комнате, но это все равно будет другая жизнь, чем два года или год назад, и сам ты неизбежно окажешься другим.
Да что об этом толковать: вернуться-то домой раньше времени я все равно не мог!
К началу военных действий армия стала моим домом, а мои школьные друзья, получившие, по тем или иным причинам, отсрочку от призыва, — я завидовал им всю долгую предвоенную зиму, — многие мои школьные друзья и подруги погибли, необстрелянные и необученные, в болотах под нашим городом.
И Борька Раков. И Витя Беленький. И Лена Климова. И…
И нам, конечно, досталось — тем, кто служил у западной границы, — как нам досталось!
Потом привыкли мало-помалу.
Я довольно быстро свыкся со смертью, бесчинствовавшей кругом, попросту не представлял себе, что это значит — совсем умереть, но долго еще переживал перепад между последним мирным днем и первым военным.
Тяжело переживал. Психологически.
Как раз к этому времени я успел проникнуться всем тем, чему нас учили в полковой школе; мое бытие стало определяться уставами и наставлениями, воинским порядком и дисциплиной, приказами и замыслами командования — мне оставалось поточнее эта приказы исполнять, осуществлять эти замыслы.
