Похоже, она говорила это вовсе не мне. Особенно последнюю фразу. Она изливала свою злобу в пустоту. Ее переполняла едкая желчь, и, чтобы кислота не выжгла внутренности, было необходимо выплеснуть ее наружу. Тогда-то я и заметила в глубине ее потемневших глаз, изучавших кофейную гущу, зеленоватый отблеск ярости. Когда она произносила: «мы с дочкой» — это означало, что весь мир обязан немедленно пасть перед ними ниц. Лола шла по жизни как по туго натянутому канату, в любой миг готовому лопнуть. Но она освоила искусство канатоходца и научилась справляться с головокружением. Потом она немного рассказала о себе. О той дыре, в которой родилась, никогда не видя солнца, закрытого слишком высокими стенами. О своих детских дружках-приятелях — будущих преступниках. О том, как они спешили ловить момент, заранее понимая, что долго это не продлится и что всех их ждет плохой конец. Жизнь была для них чем-то вроде баскетбольной площадки, на которой парни учились демонстрировать мужскую силу, а девчонки — оказывать им сопротивление. Они смеялись и зубоскалили, но никогда не смели смотреть парням в глаза — из страха стать слишком легкой добычей. Из страха, что тебя затащат в подвал, а там… Свое первое пиво они попробовали в одиннадцать лет. Никто не видел в этом ничего особенного — все лучше, чем вода из-под крана. И не нашлось никого, кто сказал бы им, что они ступили на скользкую дорожку и что катиться по этой дорожке вниз очень легко, но вот попробуй потом подняться вверх… Они рано узнали изнанку жизни. Вопреки тому, что пишут психологические журналы, их родители вовсе не «самоустранялись» от воспитания детей — по той простой причине, что сроду не занимались никаким воспитанием. Они выпустили своих отпрысков в городские джунгли, молясь про себя, чтобы выжил сильнейший.
Когда отцу Лолы взбредало на ум поиграть в родителя — что, впрочем, случалось нечасто, — он устраивал скандал из-за неприбранной комнаты или невымытой посуды, хотя весь дом утопал в грязи и никому не было до этого никакого дела. Рука у него была тяжелая, а желание во что бы то ни стало отстоять свое право на отцовский авторитет делало ее еще тяжелей. Лицо Лолы украшали многочисленные синяки — только время сумело стереть их следы. Рассказывая мне все это, она говорила очень быстро, рубила фразу за фразой, едва успевая перевести дух. Вываливала передо мной свои воспоминания без всякой патетики. Словно сама их стыдилась и не хотела, чтобы ее жалели. Она сбежала из дома в шестнадцать лет, дав себе страшную клятву, что ни за что не вернется обратно. И сдержала слово. Если сегодня она сидела здесь, то лишь потому, что оказалась в числе сильнейших. В числе тех, кто выжил. Я искренне восхищалась этой женщиной.
