Справедливости ради стоит сказать, что хотя бы потчуют сегодня в сибирских ресторанах местными продуктами, а не привозными да морожеными, — свежей рыбой из реки и грибами из лесу, что в центральных областях России все еще чрезвычайная редкость.
Наш автобус в поездке сопровождал целый шлейф автомобилей местных газет и телерадиокомпаний — экое событие, аж десять литераторов пожаловало из Москвы в кои-то веки! На сельском кладбище, где похоронен Астафьев, я отстал от бесцеремонной толпы «папарацци», чтобы сфотографировать чью-то могилу. За ее оградой ни деревца, ни кустика, только холмик со стелой да вкопанный в землю стол с двумя скамейками для поминальных застолий. Где еще такое встретишь, кроме России? Разве что в Азии…
На другой день по поводу прибытия литературного вагона и смены его подуставших пассажиров относительно свеженькими нами состоялись митинг и братание на перроне Красноярского вокзала. С духовым оркестром в мундирах, речами местных начальников, теле- и фотокамерами корреспондентов, ряжеными девицами с хлебом-солью… А еще через несколько часов на полустанке Иланское мы подписывали книги и раздавали автографы всем желающим — таких оказалось немерено. На перрон привели школьников, и они мокли добрый час под холодным осенним дождем в ожидании прибытия на двадцать минут небожителей в это богом и людьми забытое место. Говорились какие-то речи, раздавались книги, напоследок нас снабдили подносом горячего картофеля, прочей снедью и флягой самогона. Это читалось как: «Вы же, родненькие, пишите, пишите людям на радость, чтоб в мире светлее стало, и свет этот и до нас дошел через сколько-то световых лет, вы уж там поживите за нас, за всех!..» Глаза детей горели и лучились любопытством, они их прятали и вновь глазели. Не было никаких слов для этого ни у кого. Я смотрел, как они расходились, промокшие и озябшие, но довольные, по направлению к своим жилищам, когда поезд тронулся и стал набирать ход. Меня душили слезы.
В этой поездке впервые в жизни мне пришлось раздавать автографы на каких-то листках из школьных тетрадей, по нескольку в одни руки — «еще для подруги», «для мамы», «для учительницы». В Сибири выросло уже целое поколение, подавляющее большинство которого никогда не бывало западнее Урала, а уж Москва и Питер — это просто какие-то другие небесные тела нашей Солнечной системы, где живут инопланетяне, что-то такое знающие, о чем мы здесь только гадаем. Каждое слово о формах жизни внутри МКАД, за границей, в литературе, они готовы были жадно впитывать, как пересохшая губка, независимо от возраста и положения в обществе. Смотрительница неотапливаемого музея одного села в Бурятии застенчиво спросила меня: «Вам, наверное, странно после Москвы смотреть на то, как мы здесь живем?» Кругом простиралась голая степь, сортир во дворе, недавно врытые и уже покосившиеся столбы, кривобокие ветхие дома. А в музее из двух комнат: по углам — немного отслужившей свой век утвари, на длинном столе — склеенный местным умельцем бумажный макет села со всеми домами, на стенах — вырезки из районной газеты и увеличенные фотографии фронтовиков с краткой биографией. Как и везде в селах, на фронт ушла большая часть здешних мужчин, и вернулась едва треть из них.
