Нас связали, не обыскивая и даже не снимая разгрузок, изъяли только ножи и гранаты, и все. Правильно — зачем тащить тяжелое снаряжение на себе, если это могут сделать пленники?
Нас погнали вниз, кажется, во все тот же кишлак, куда ушли за продуктами Исмаил и его люди. Неужели он нас предал? Но почему? И почему только сейчас? Мог же сделать это еще тогда, в кишлаке у Абдулы Разаха. Пресловутое гостеприимство? Странно и непонятно. Я размышлял над этим и не мог прийти к однозначному выводу. Все прояснилось, когда нас, проведя через весь кишлак, втолкнули в какой-то усаженный деревьями двор — Исмаил-Хан и его спутники находились там же — связанные.
— Ах, мать моя женщина! — выругался Леха. Он, наверное, еще лелеял надежду, что наши сопровождающие придут и освободят нас. Надежда угасла, так и не разгоревшись из искры в пламя.
— А вот и наши шурави! — распростер руки, будто собираясь меня обнять, стоявший посередине двора круглый розовощекий бородач, в котором я для себя почему-то определил Хамида, двоюродного или троюродного брата все того же сволочного старейшины. — К стене их! — приказал Хамид приведшим нас моджахедам. — И привязать за ноги, как собак!
«Духи» бросились поспешно выполнять указания своего главаря. Нас стреножили и привязали к идущему вдоль стены деревянному брусу.
— Оружие заберите с собой! — Хамид продолжал отдавать распоряжения.
Подхватив наше оружие и рюкзаки, большинство пленивших нас моджахедов ушло. Осталось трое — двое приставленных для нашей охраны и сам Хамид, с задумчивым видом разглядывавший наши лица. Он все еще созерцал нас, когда во двор заглянул увешанный оружием старик. При виде стоявшей у стены девушки он цокнул языком, всплеснул руками.
— Ах, ах, кака ханум! — он снова поцокал, похабно ухмыльнулся. — Афганска ханум… маленька, шурави ханум… большая. Моджахетдин контрол?
Я невольно дернулся на своей привязи, порываясь убить эту языкатую сволочь.
— Не трать силы, — посоветовал Хамид, — он шутит, товар должен оставаться целым, тогда он стоит дороже.
Ну, вот хоть какая-то определенность, нас действительно собрались продать пендосам. Вооруженный старик, шмыгнув носом, нырнул обратно на улицу. А я попытался воззвать к совести пленившего нас моджахеда.
— Послушайте, вы не понимаете, что творите. Мы хотим рассказать миру…
— Слышал, слышал, — перебил меня брат старейшины. — Эти говорили, — он кивнул на связанных по рукам и ногам Исмаила и его спутников. — Американцы перестреляли всех жителей кишлака… Ха, эка невидаль! Что с того? Кто они, эти убитые? Если бы там были мои друзья или родственники, я бы знал. Если же в том селении жили мои враги, то я еще должен благодарить американцев за помощь. Да кто бы там ни был, что мне зря тосковать и печалиться? К ним пришла смерть, значит, на то была воля Аллаха. Ничто на земле не проходит без ведома его. Жаль, что вы у нас ненадолго, я бы поведал вам несколько слов мудрости, но, увы, скоро за вами прилетят американские вертолеты, и мы с вами распрощаемся. Не повезло вам, будь награда поменьше — мы бы еще подумали. Не повезло. Да, не повезло, — повторил он несколько раз подряд. — Вы двое, — обратился он к стоявшим в ожидании моджахетдинам, — остаетесь здесь, когда прилетят америкосы, напомните остальным, чтобы не забыли снять с этих, — указательный палец ткнулся в стоявшего по центру Эдуарда, — разгрузки. Они нам еще понадобятся. Война предстоит еще долгая.
