О времени и о себе | страница 62
Покаяние
Сойдя с автобуса на трассе, я по тропинке вдоль речки направился в сторону Покровки. Ближе к селу дорогу мне перегородила большая покачивающаяся вязанка сухого сена. Обогнал и оглянулся. «Батюшки! Баба Катерина! Здравствуй! Тяжело ведь, наверно, давай помогу!» «Да ладно, близко уже!» «Коровку, видно, держишь, тяжело ведь наверно. Дети-то что не помогают?» «Держу коровку. Тяжело, конечно. Да и годков уже за семьдесят. А дети были да сплыли. Не до меня им сейчас». Взял я вязанку на плечо и пошел рядом.
Старинное многолюдное село Покровка вольготно раскинулось по берегам небольшой местной речушки. В центре-храм, базарная площадь, торговые ряды и лабазы. По окраинам села колхозные фермы, ремонтные мастерские, лесопилка, парниковое хозяйство. Хлебопашество, животноводство и ранние овощи давали хороший прибыток, и колхоз перед самой войной неоднократно по району выходил в передовики. И председатель, из местных. Егор Романыч был под стать крепкому хозяйству. Невысокий, коренастый, характером уважительный. Свой дом и семья связывали его крепкими узами с родной Покровкой. Были у него и в районе свои люди, родные, знакомые. Даже начальство из района, приезжая в колхоз, останавливалось не у конторы, а у председательского дома.
Все шло хорошо. Но вдруг на западе загрохотало. Война. Приписка шла в сельсовете. И потянулись обозы и колонны новобранцев на соседнюю железнодорожную станцию. На протяжении четырех верст от села до станции стоял сплошной стон. Плач, причитания, гармошки, залихватские рекрутские частушки не затихали ни днем, ни ночью. Прощались со своими близкими, может быть, навсегда.
За одну осень 1941 года Покровка опустела. Молодых мужиков как метлой вымело. Остались старичье, подростки да бабы. Мобилизовали хороший трактор, автомобиль и несколько лошадей. На хлеб в амбарах наложили печать. Жить сразу стало тяжело. Земля та же, скота не убавилось, а работящих мужских рук нет. И пришлось женщинам, старым и молодым, запрягаться в мужскую работу. Раньше бабы как-то не обращались к председателю с вопросами, все больше мужья имели с ним дело, а теперь вдруг Егор Романыч стал у всех женщин на виду. Лошадь ли попросить, муки ли смолоть, дров выделить — и все к Романычу. А того ровно подменили. Толи муха какая укусила. Стал неприступен, суров и мстителен. Некоторые искали к нему подход через его жену Пелагею, приглашали в гости, угощали. И почувствовал он себя единоправным хозяином. Хочу-казню, хочу-милую. Колхозного жеребенка Орлика на ночь ставил как своего к себе во двор. А с утра, приложившись, к дармовой бутылке, появлялся на Орлике в самых неожиданных местах. До обеда объезжал фермы, склады, мастерские, а после обеда ходил уже по домам как приглашенный гость. До районного начальства доходили слухи о его проделках, но поскольку они тоже имели некоторую личную выгоду от деятельности колхоза (в виде белой муки или свежей говядины), то и на выходки председателя закрывали глаза.