— Та, фаше феличестфо.
— Так чего же тебе еще надо?
— Нужны еще испытуемые и наблюдения.
— Ладно. Получишь все потребное, — наконец сдался Петр не в силах переубедить медика.
С «добровольцами» для опытов Блюментроста проблем не было никаких. Петр попросту распорядился предоставлять в его распоряжение осужденных за преступления. Рисковать жизнями добропорядочных людей он все же поостерегся. Кто знает, как оно все обернется. А каторжане и так мерли часто и по многу, в том числе и от оспы. Так же, глядишь, подольше потрудятся на благо России, за грехи свои тяжкие. Да и условия в бараке доктора куда как приличные, и работ никаких.
Единственное неудобство, необходимость постоянно держать возле того барака сильный караул. Все же каторжане. Но этим пожалуй они и ограничивались. Петр как и обещал, предоставил в распоряжение лейб–медика все потребное.
— Иван Лаврентьевич, ты подумал насчет того, чтобы занять кафедру практической медицины в академии?
— Подумал. Но. Фаше феличестфо, у меня никак не достанет на это фремени. Мои изыскания, работа в медицинской канцелярии, обустройство аптек как обычных так и с приходящими больными. Фсе это отнимает слишком много фремени, и я не смогу по настоящему отдаться делам академии.
Что же, звучит вполне обоснованно. Но Петру отчего‑то казалось, что основная причина не в этом, а в младшем брате, являвшемся президентом академии. Быть в подчинении у Лаврентия Лаврентьевича, Ивану Лаврентьевичу не блажило. Сейчас же они считай на равных и каждый при своем деле. Впрочем, прав медикус, не дело нагружать одного человека сверх всякой меры.
— Теперь с тобой, Андрей Константинович. Признаться, вчерашний разговор меня сильно озадачил и раззадорил. А главное, возмутил. Человеку с такими талантами точно нечего делать на монетном дворе. Туда уже ушел приказ под моей подписью и ты откомандирован в мое распоряжение. Но запирать тебя в токарне деда с парой тройкой учеников, это небывалое расточительство. Лаврентий Лаврентьевич, как мыслишь, сможет ли Андрей Константинович стать достойным академиком кафедры механики.
— Думаю, что достойней человека найти трудно, ваше величество, — не поднимаясь со своего стула, президент академии умудрился сделать почтительный поклон.
Вот же. Вроде два родных брата, от одних родителей, а подиж ты. Иван Лаврентьевич говорит с ярко выраженным акцентом, как истый немец, словно и не родился в Москве. Наверное все дело в разнице возраста. Иван Лаврентьевич рос в то время, когда немецкая слобода в Москве была более замкнутым мирком. А Ларентий Лаврентьевич родился не просто на пятнадцать лет позже, а уже в другую эпоху. Акцент у него конечно же присутствует, все же немецкая слобода оставила свой отпечаток и на нем, но уже более мягкий и уж буквы‑то он все выговаривает правильно.
