— А у тебя кровать поболе моей будет, — излишне жизнерадостно произнес Петр, обращаясь к демонстративно отвернувшемуся Долгорукову. — Иван, мне конечно обойти с другой стороны не сложно. Ты отвернешься. Я опять обойду. И что, так и будем как дети малые в гляделки и прятки играть, раскудрить твою в качель. Ладно я, мне такие забавы вроде как по возрасту не зазорны. А как с тобой быть?
Долгоруков тяжко и явно с показной обидой вздохнул и обернулся к Петру. Правда, вышло у него это излишне резво. Рана тут же дала о себе знать, вырвав короткий стон, сквозь зубы подкрепленный крепким словцом.
— Ну вот. Так гораздо лучше. Что медикус говорит?
— Жить буду, Петр Алексеевич.
— Это хорошо. Мне твоя жизнь до зарезу нужна. А то останусь как перст один, одинешенек.
— А ты вон, Трубецкого позови или Бутурлина из опалы вызови, они тебе компанию составят и верными до гробовой доски будут.
— Эвон. Обиделся значит?
— Я не баба, чтобы обижаться.
— Оно и видно, — присаживаясь на стул рядом с кроватью, теперь уж буркнул Петр. — Ну откуда мне было знать, что он так ловок окажется. Заладил, мол дело чести, чаша терпения переполнена. А я ведь помню, как ты его во фрунт строил. Ну думаю, сейчас Иван ему покажет. Показал. Я вот все глядел и мнилось мне, что он с тобой как кошка с мышкой забавлялся.
— Угу. Кабы на кулачках, так я ему показал где раки зимуют. А на шпаге… Силен гад. Ну ничего–о. Я еще встану.
— Пустое Иван. Я его из кавалергардов и преображенцев погнал. Отправил в Санкт–Петербург, пусть ингерманландцами командует.
— В столицу получается сослал?
— Акстись Иван. Где та столица‑то? А в Москве. Вот порой смотрю я на тебя и думаю, кто из нас старше.
— Ну да. Это я что‑то того. Ничего, все одно я с ним еще посчитаюсь.
— Вот значит как?
— А нешто я должен ему рану спустить? Так ладно бы сразу проткнул. Не–эт, он поиграть решил, паскуда.
— А как бы ты поступил на его месте? Эвон, ведь не он к тебе в дом по хозяйски врывался, а ты сотоварищи, но за то же на него злишься и хочешь к ответу призвать. А по совести‑то, правда на его стороне. Чего на меня так смотришь? Изменился? А ты загляни за край, погляжу каким ты будешь. Как пришел в себя, так многое мне по иному видится.
— Так может и я тебе уж без надобности?
— И не думай. Одного оставить меня хочешь? Когда Трубецкой ранил тебя, думал сердце оборвется. Нет у меня никого ближе тебя, Иван.
— А чего же, тогда не сразу пришел? — Опять подпустил в голос обиду Долгоруков.
