С утра заходила в гости бабка Капа, его последняя родственница в поселке. Наверно от нее тянуло прохладой и старостью. Но он не чувствовал запахов. Воздух казался удушливым и безвкусным. Бабка подошла к дивану и вздохнула печально. Но он на нее даже не посмотрел. Неотрывно, почти не мигая, смотрел на темную трещину в потолке.
Бабка потопталась возле окон, отдернула занавески, недовольно побурчала над неприбранным столом и села на табурет.
- Померзнет нонче смородина,- сказала она.
"Дрянь-погода",- подумал про себя Гоцик.
- Клавка-штырь за чесноком ходила. Говорит, вся черника в цвету… Померзнет нонче черника.
На этот раз Гоцик ни о чем не подумал. Он слушал, как усиливается за окном ветер, и краем глаза видел, как весь этот смутный небесный кавардак пробивают сумасшедшие лучи солнца; и теплые, золотистые пятна от них ложатся на подоконники и скрипучие половицы, на клетчатое одеяло и его обессилевшие от пьянства руки.
- На работу бы тебе устроиться,- неуверенно произнесла Капа и замолчала надолго. Это была ее мечта, почти мечта о возведенном храме – пустить его по накатанной поколениями колее, чтобы не вставал он против законов людских.
Гоцик лежал бездумно. Плевал он на законы. Плевал он на все. Только одного ему хотелось сейчас – забыться и проснуться уже здоровым.
А бабка попеняла еще на судьбу. Потом еще что-то говорила, но так невнятно и торопливо, что Гоцик не разобрал ни одного слова и незаметно задремал под неуверенный лепет Капы, и проснулся уже в полдень.
На кухне бормотало радио. За окном было сумеречно и тихо. Небосвод затянуло сплошной грозовой пеленою. Этот свинцовый монолит прорезали ослепительные мимолетные вспышки. И с каждой вспышкой радио на кухне принималось трещать и по-стариковски кашлять. Гоцик с трудом сел на диване и мрачно оглядел комнату. Обоняние к нему вернулось. Сейчас он чувствовал, как тянет со всех сторон сивухой, хотя бабка еще утром убрала следы попойки. Он встал, покряхтывая разогнулся во весь свой почти двухметровый рост и уже самодовольно похлопал себя по тощей грудине и животу. Жизнь снова нравилась ему.
Воды в бачке оставалось на донышке. Гоцик неприязненно воззрился на жидкость сероватую от близости дна с какими-то подозрительными крошками. Выглянул в окно и, обозрев дымные небеса, решил, что за свежей водой сходит позже. Еще позлобствовал слегонца на бабку. Де, не могла, старая, за водичкой на ключик сбегать.
Из съестного в доме осталась банка кильки да черствая горбушка хлеба. Гоцик недовольно поводил носом над этими разносолами и вернулся к бачку. Безразмерной алюминиевой кружкой зачерпнул воды. И с первого же глотка его едва вывернуло. Гоцик вспомнил, как Костыль с вечера опрокинул свои полстакана в бачок, а потом кричал, что это не проблема, потому что у него "паленкой" полдвора заставлено.
