Апофеозом встречи стал момент приближения Скопина-Шуйского к городским воротам, когда случилось и вовсе неожиданное: многотысячная толпа в едином порыве преклонения пала перед князем ниц. Прежде лишь цари удостаивались такой чести.
Ближайших царских родственников, наблюдавших с городского вала за вступлением в столицу ополчения, восторг толпы наводил на грустные размышления. Брат царя Дмитрий Шуйский, которого современник охарактеризовал как «сердцем лютого, но не храброго», якобы сказал, указав рукой на всадника, к которому были прикованы общие взгляды: «Вот идет мой соперник». Дмитрий Шуйский уже давно мечтал сменить брата на престоле, и шансы на это росли с каждой новой военной неудачей царя. Детей у того не было, и по правилам престолонаследия преемником Василия Шуйского становился старший по чину боярин, то есть Дмитрий, носивший первый придворный чин конюшего. Еще в начале 1608 года, по дневниковому польскому свидетельству, Дмитрий Шуйский заявил на совете, собранном в Москве втайне от царя: «Мой брат не способен царствовать, обещаю, что, когда вас обороню и государство московское успокою, царем вашим буду». Могли представить юный полководец, что гостеприимно распахнутые ворота столицы окажутся входом в ловушку, из которой ему не суждено спастись!
Он ждал встречи шведов с царем, чтобы можно было договориться о выплате долга войску, передаче Кексгольма и последующих совместных действиях против поляков. Наконец пришло известие из Кремля, что аудиенция состоится. Приставы, однако, потребовали, чтобы Делагарди и его офицеры оставили шпаги дома. Еще никто никогда не являлся к царю вооруженным. Но тут коса нашла на камень. Европейская рыцарская традиция, по которой шпага являлась неотъемлемым символом дворянской чести, вступила в противоречие с московскими представлениями о правильном мироустройстве. Согласно им даже самые знатные бояре являлись не более чем царскими холопами, которым подобает носить оружие лишь по служебной необходимости. Саблей русский дворянин опоясывался, только собираясь в поход, прицепи он ее в Москве просто так, как атрибут одежды, и его ждало суровое наказание. Появиться же с оружием перед царем под страхом смерти не могли даже иностранцы. Однако Делагарди считал, что по праву освободителя он достоин исключения. Шведский полководец ответил с присущей ему высокопарностью, на которую обращали внимание даже современники, сами не скупившиеся на красивые выражения: «Великий князь может взглянуть на меч, который его освободил».
