— Ага, — Аркадий дернулся, поднимаясь с кресла. — Я, пожалуй, пойду. По общению с дамочками ты больший специалист.
— Куда собрался?! — взвился Борис. — Это не дамочка, а дочь врага! Аркашка, щука сама лезет в сеть! Не увиливай, черт тебя дери!
Аркадий заколебался, поморщился и сказал брезгливо.
— Боря, так ведь она сейчас рыдать начнет, слезами обливаться, прощения за мамочку просить. Мне все это противно.
— Пусть плачет! А мама визжать и рыдать будет! — свирепо отрезал Борис. — Садись и молчи, наблюдай и делай выводы. Работу с материалом оставь мне!
Аркадий плюхнулся в кресло, критически глянул на друга и заметил:
— Ты бы хоть из своего грязного халата вылез. Все же молодая девица с визитом идет.
— Еще чего! Она ко мне идет, а не я к ней! И халат у меня не грязный, а поношенный.
Аргумент в защиту халата был сомнительный. Ношеным он числился лет пять назад, а сейчас даже первозданный цвет потерял.
Но в зеркало Борис все-таки глянул — провел мужским жестом по бритым щекам, взял расческу и причесался. И тут же услышал за спиной тихий ехидный смех.
— А что, Боря, ежели дочка пошла в мамочку, то она, должно быть, «аппетитный помидорчик», а?
— Я из этого помидорчика все соки выжму! К тому же, по твоей теории, красивые женщины беззащитнее уродин.
— Не забывай, — с неожиданной строгостью сказал Аркадий, — лично она ни в чем не виновата.
— Не забуду. Ага! Явилась! — услышав звонок, он решительно шагнул в прихожую, на ходу туго запахнув длинные полы истрепанного халата.
Через несколько секунд вернулся, грохнулся в кресло и, задрав ноги на журнальный столик, гаркнул:
— Входи, чего там стоишь?
— Я тапочки ищу… — послышался из прихожей девчоночий голос.
— Какие еще тапочки?! — заорал Борис. — Ты что, в мещанский дом пришла, что ли? Входи, в чем пришла, достаточно ноги о половик вытереть.
Она вошла в комнату неровным, испуганным шагом и остановилась у стола, чуть покачнувшись на высоких каблуках. Невысокая и тоненькая, натянутая как струна, внешне совсем еще девчоночка, но со взрослыми, тревожными глазами. Не такая красавица, как мама, но очень своеобразная, с примесью восточной крови. Она прервала затянувшуюся паузу, с трудом выговорив срывающимся голосом:
— Я знаю все… И про вас, и про маму.
— Отрадно слышать! — изображая презрительный смех, подхватил Борис. — Но начнем с того, задрыга, что надо бы представиться приличным людям. А потом объяснишь, все ли ты про нас знаешь.
— Инна… Я знаю, что мама поступила… нехорошо.
