– Великолепное изобретение! Кого не восхитят успехи нашего века?
И вот однажды теплым вечером, накануне дня святого Иоанна, мой архицивилизованный друг, желая поразить своим фонографом неких любезных дам по фамилии Гоувейас (родственниц Пинто Порто), заставил прорезаться сквозь устье аппарата, похожее на трубу, знакомый жирный голос оракула:
– Кого не восхитят успехи нашего века?
Однако то ли по неумению, то ли по неловкости он явно повредил какую-то пружину, ибо фонограф неожиданно начал повторять изречение советника бесконечно и без передышки, все более звучно и жирно:
– Кого не восхитят успехи нашего века?
Напрасно бледный Жасинто терзал аппарат дрожащими руками. Восклицание повторялось, оно ворковало величественно и сентенциозно:
– Кого не восхитят успехи нашего века?
Устав от борьбы, мы ушли в отдаленный зал, наглухо завешенный аррасскими тканями. Тщетно! Голос Пинто Порто, неумолимый, жирный, проникал туда и сквозь аррасские ткани:
– Кого не восхитят успехи нашего века?
В бешенстве закрыли мы подушкой устье фонографа, набросали сверху одеяла и плотные покрывала, дабы заглушить этот гнусный голос. Все было тщетно! Сквозь кляп, сквозь толстую шерсть, голос глухо, но сентенциозно хрипел:
– Кого не восхитят успехи нашего века?
Любезные дамы по фамилии Гоувейас в смятения и отчаянии обмотали головы шалью. Мы удрали на кухню, но и там был слышен удушенный, харкающий голос:
– Кого не восхитят успехи нашего века?
Мы в ужасе выбежали на улицу.
Было раннее утро. Толпа юных девушек возвращалась от фонтанов с охапками цветов и пела:
Всякая трава священна
В день святого Иоанна…
Вдыхая утренний воздух, Жасинто вытирал пот, медленно струившийся по его лицу. Вернулись мы в «Жасмин», когда жаркое солнце стояло уже высоко. Как можно осторожнее открываем двери, словно боясь кого-то разбудить. О ужас! В прихожей мы слышим приглушенные, сиплые звуки: (?…восхитят… успехи… века!..» Только вечером электротехник заставил замолчать этот окаянный фонограф.
Куда сильнее, нежели этот устрашающе цивилизованный кабинет, привлекала меня столовая своим простым, незамысловатым и уютным убранством. За столом могло разместиться только шесть друзей, коих Жасинто выбрал, руководствуясь своими литературными, художественными и философскими интересами, и которые среди аррасских ковров, изображавших классические залитые светом холимы, сады и гавани Аттики, регулярно устраивали пиры, своей высокой интеллектуальностью напоминавшие пиры Платона. Каждое движение вилок сопровождалось мыслью или же словами, в которые мысль искусно облекалась.
