Рано утром тихо, чтобы не разбудить Жасинто, который, положив руки на грудь, безмятежно спал на своем гранитном ложе, я уехал в Гоаэнс. И в течение трех спокойных недель, что я провел на вилле, где хранились обычаи и идеи времен короля Дениса, я ничего не знал о моем безутешном друге, который наверняка бежал из-под своей дырявой кровли и вновь окунулся в цивилизацию. А по прошествии этих недель жарким августовским утром я выехал из Гоаэнса, снова проследовал по буковой аллее и вошел в замковые ворота Торжеса под яростный лай овчарок. Взволнованная жена Зе Браса появилась в дверях амбара. Она известила меня о том, что сеньор дон Жасинто (в Торжесе мой друг именовался доном) вместе с Соузой поехал вниз, на поля Фрейшомила.
– Так, значит, сеньор дон Жасинто еще здесь?
«Его первосходительство» был еще в Торжесе, «его первосходительство» остался на виноградный сезон!.. В самом деле, я заметил, что в окна замка были вставлены стекла; в углу двора стояли ведра с известкой; к террасе была прислонена лестница каменщика, а в открытом ящике, еще полном упаковочной соломы, спали два кота.
– А Грило появился?
– Сеньор Грило во фруктовом саду, в тени.
– Прекрасно! Ну а чемоданы?
– Сеньор дон Жасинто уже получил свой кожаный мешочек…
Слава богу! Наконец-то мой Жасинто обеспечен цивилизацией! Я вошел в дом довольный. В старинном зале, где деревянный пол был приведен в порядок и натерт, я увидел стол, накрытый клеенкой, сосновый посудный шкаф с белой посудой из Барселоса и соломенные стулья, стоявшие вдоль густо побеленных стен, от которых веяло прохладой новой часовни. Рядом, в другом зале, также ослепительной белизны, взору неожиданно открывался комфорт: три плетеных кресла с Мадейры с широкими подлокотниками и ситцевыми подушками; на сосновом столе лежала бумага, стояла масляная лампа; гусиные перья, всунутые в каменную чернильницу, казалось, были приготовлены для спокойных и счастливых занятий гуманитарными науками, а на стене, на двух гвоздях висела полочка с четырьмя-пятью зачитанными, потрепанными книгами: «Дон Кихотом», Вергилием, «Историей Рима», «Хрониками» Фруассара. Прямо была личная комната дона Жасинто, светлая и скромная комната студента с железной койкой, железным умывальником; одежда висела на грубо сделанных вешалках. Все сверкало чистотой и порядком. Закрытые окна защищали от августовского солнца, обжигавшего каменные подоконники. От сбрызнутого водой деревянного пола исходила милая сердцу прохлада. Букетик гвоздик в старой голубой вазе радовал глаз и благоухал. Не слышно было ни единого шороха. Торжес спал, наслаждаясь послеобеденным отдыхом. И, окутанный этим покоем уединенного монастыря, я кончил тем, что растянулся на одном из плетеных кресел, стоявших у стола, с томным видом раскрыл Вергилия и прошептал:
