Три часа, одуреваю от жары, а Рут, наоборот, уже оклемалась, словно подзарядилась. Сидит скрестив ноги — на коленях розовая мохнатая подушка, умытое личико свежо и безмятежно.
— Похищение людей преследуется законом. Вы держите меня тут против моей воли.
— Рут, нам нужно уехать.
Даже не пошевелилась, только устало вздохнула.
— А какова твоя воля, Рут, и что она собой представляет, твоя воля?
Опять ни слова, только резко втянула носом воздух.
— Ты ее контролируешь, свою волю? А могла бы ты во что-то поверить?
Ее ладони поглаживают подушку.
— То есть вы хотите сказать, что моя вера — это так себе, придурь? Что Баба — это чушь?
Она нещадно теребит подушку, пальцы зарываются в розовый ворс.
— Мне просто интересно, как действует твоя воля.
— А мне плевать как, главное, что действует. Я слушаю, что мне говорят, и выбираю из кучи предложений то, что меня устраивает.
— Значит, ты умеешь контролировать свои мысли.
Тук-тук-тук. Дверь отворяется, это Фабио.
— Ну? — говорю я.
— Я пришел.
— И что?
Он кивает в сторону холла:
— Я подвезу вас.
Этот мальчик уже собрался отбыть, дверь красноречиво распахнута. Я надеваю солнечные очки. Рут поднимается и говорит, что ей тоже нужно.
— Прости, что нужно?
— Очки. Тут все в очках ходят, я тоже хочу.
У Фабио очки с зеркальными стеклами, она подходит поближе и смотрится в них.
— Одолжи мне эти, а, Фабио? Я потом тебе верну… или ты сам можешь за ними заехать. Ладно?
Этого я допустить никак не мог, поэтому отдал ей свои. Фабио, так сказать, расчищал тропу, резко притормаживая у каждой попадающейся под ноги игрушки, журнала или башмака, поэтому я постоянно натыкался на его задницу, а Рут, естественно, на мою. Зрелище довольно курьезное. Один раз я едва не кувыркнулся через него, кто ж знал, что ему взбредет поднимать чей-то брошенный носок. Буме! Вся семейка, хихикая, наблюдала за нами из кухни. Когда Рут поравнялась с ними, дружно звякнули стаканы, наполненные виски.
— Здорово ты его, умеешь, дорогая.
— Эй, так держать, Рути.
Рут останавливается, очки сползают у нее с переносицы.
— Отвалите от меня вы все, чокнутые, у вас одно на уме: с кем бы перепихнуться.
— Посмотрите лучше на себя, мадам, — говорит Гилберт (долговязый, очечки в золотой оправе, губы нервно поджаты), — на себя и на свою мамашу.
У Рут дрожат губы, пройти мимо кухонной двери без препирательств не удается.
— На себя? Да как у тебя язык повернулся! Ч-черт! А как та секс-бомбочка твоего секретаря? И как она, довольна жизнью? Или тоже в ашрам подалась? Ты обманщик!
