Лью Харрисон еще раз крутанул ручку эйфо.
— Так лучше, сынок?
— Аааааааааааааааааах… — сказали все.
Когда забытье в очередной раз сменилось минутой просветления, я пошарил вокруг в поисках Бобрового патруля и не обнаружил такового. Открыв глаза, я увидел, что бойскауты, Эдди, молочник и Лью стоят у панорамного окна, испуская восторженные возгласы. Снаружи завывал ветер, швыряя капли дождя сквозь разбитое стекло с такой скоростью, словно ими выстреливали из духового ружья. Я мягко тряханул Сьюзен, и мы вместе подошли к окну посмотреть, чему они все так радуются.
— Давай, давай, давай! — в экстазе верещал молочник.
Мы со Сьюзен как раз успели присоединиться к восторженным воплям, когда громадный вяз раздавил нашу машину в лепешку.
— Трах-тарарах! — воскликнула Сьюзен, заставив меня хохотать до колик.
— Скорее притащите Фреда, — приказал Лью. — А то он не увидит, как сносит сарай.
— Гм-м?.. — отозвался Фред из камина.
— Ах, Фред, ты все пропустил, — сказала Марион.
— Не все! — завопил Эдди. — Сейчас завалится на провода! Вон тот тополь!
Тополь клонился все ближе и ближе к линии электропередачи. Налетел очередной порыв ветра, и он рухнул в снопах искр и путанице проводов. Свет в доме погас. В наступившей тишине слышался только рев ветра.
— А чего никто не радуется? — слабым голосом проговорил Лью. — А, эйфо… он выключился!
Из камина донесся вселяющий ужас стон.
— Господи, кажется, у меня сотрясение!
Марион бросилась на колени рядом с мужем и запричитала:
— Дорогой мой, бедный мальчик, что с тобой приключилось?
Я взглянул на женщину, которую держал в объятиях, — жуткая, грязная старая карга с красными ввалившимися глазами и волосами как у горгоны Медузы!
— Фу! — сказал я и с отвращением отвернулся.
— Милый, — взмолилась карга, — это же я, Сьюзен!
Воздух наполнился стонами и требованиями воды и питья. В комнате внезапно стало ужасно холодно. А всего минуту назад мне казалось, что я в тропиках.
— У кого, черт побери, мой револьвер? — беспомощно вопрошал полицейский.
Рассыльный «Вестерн-юнион», которого я раньше не приметил, забившись в угол и жалобно поскуливая, с несчастным видом перебирал пачку телеграмм.
Я поежился.
— Держу пари, уже воскресное утро! — сказал я. — Мы пробыли здесь двенадцать часов.
На самом деле наступило утро понедельника.
Посыльный был потрясен.
— Воскресенье? Да я пришел сюда в воскресенье вечером. — Он беспомощно огляделся. — Похоже на хронику из Бухенвальда, вы не находите?
