Павлуша на возвышении, размалеванный и безмолвный, в свете свечей. Его золотая накидка скрывает пару лишних конечностей и ошейник на шее. Это сейчас они идут, чтобы целовать ему ноги; когда разглядят – растерзают. Это сейчас их лица кривятся от любви и восторга – через минуту будут гримасы отвращенья и ненависти.
Их рты раззявлены в восторженном крике, и в этом крике тонет приветственная речь Отца, которую он так долго готовил.
– Братья и сестры… Час настал… Возрадуемся… Враг человеческий… Минуту внимания!.. Наш проект уникален… Мы посрамили… – время от времени срывающийся голос Отца выныривает из бурлящей пены их крика. Но они не собираются слушать Отца, они хотят слышать ангела. Отец обиженно теребит свой огромный крест. В этом кресте, с внутренней его стороны, есть специальные кнопки – они управляют ошейником на шее Павлуши. На случай, если он вдруг попробует улететь.
Но он не пробует. Своими нарисованными голубыми глазами Павлуша кротко смотрит в толпу. Ты только пой, говорю я ему про себя. Когда ты поешь, свершается чудо. Они пощадят тебя, только если ты будешь петь!
Он слышит меня. Не раскрывая рта, едва слышно, затягивает свою сладкую песню. Она как шелест крыльев бабочки-однодневки, она как нежные вздохи.
Пой, пой! Когда ты поешь, рожденные в муках вспоминают блаженство материнской утробы. Когда ты поешь, из мужских сосков течет мед, а женщины его собирают в свои теплые соты.
И он поет. Его песня – как стоны любви и боли.
Не останавливайся, пой громче, иначе погибнешь! Когда ты поешь, старики молодеют, а мертвые наполняются жизнью…
Павлуша теперь открыл рот и поет все громче. Так громко, что его песня слышна во всех концах храма. Его вздохи напоминают жужжание, его стоны – гудение тысячи насекомых. Его песня сейчас прекраснее, чем когда-либо. И я чувствую, как она жалит и оживляет мой мертвый язык.
И тогда, перекрикивая толпу, перекрикивая его песню, я говорю:
– Всем молчать и слушать!
Мой голос сильный и чистый. Все умолкают. А Павлуша поет.
Я иду к Павлуше и сдергиваю с него парик и золотую накидку. Я иду к Отцу и сдергиваю с него крест.
– Отпусти, – приказываю Отцу. Тот послушно нажимает на кнопку, и ошейник спадает с Павлушиной шеи. Он не спеша расправляет крылья, белые перья кружатся в воздухе.
Его рот – как темная трубочка, через нее он трубит свою песню. Его рот – как хоботок гигантского слепня. В глубине хоботка я вижу тонкие черные иглы.
И тогда я говорю толпе:
