Мы налетели, выхватили петли из их рук. Размахивая этими металлическими петлями, толкая и нанося удары, мы обратили их в бегство. Водитель крана заперся в кабине, и теперь наши облепили кран, стояли на его подножках с обеих сторон и стучали всё яростнее в стекла. Водитель завел мотор, и кран рвануло с места так, что стоявшие на подножках посыпались в снег. Весь сотрясаясь, старый кран улепетывал теперь по улице, опасно покачивая своей стрелой.
— Пусть валит! Ничего у них не вышло. Нам население отсигналило, — сказал мне мужичонка в пыжике. — Надо тут пост поставить. А ты из Бабушкинского райсовета будешь?
— Из Бабушкинского, — согласился я. Если б я сказал, что я из Парижа, мужичонка решил бы, что я демократ. — А Виктор Иванович сегодня будет?
— Должен подойти, — сказал мужичонка. — У тебя время есть? Мне надо пост выставить. Можешь подежурить тут, у бюста, поохранять? Часа через два я тебе смену пришлю.
— Меня бабушкинские послали к Виктору Иванычу. Не могу.
— Ну да, понимаю, — сказал мужичонка. — Кого-нибудь найду. Что-то мне лицо твое знакомое, я тебя по телевизору не видел?
— Нет, — отказался я. — Быть не может!
И вместе с довольными отбитой ими атакой демократов на бюст Сталина коммунистами я пошагал по снегу в штаб.
Анпилов уже был там, возле штаба. Он был окружен, как волк стаей собак, просителями.
— Я пойду спать, — закричал он вдруг, — я спать хочу! Час посплю, тогда попринимаю!
— Я журналист из Парижа, — прошептал я ему; я протиснулся к нему вплотную.
— Спать, спать хочу! — простонал Анпилов и сбежал по ступеням в свой заплесневелый штаб.
Познакомился я с ним уже в следующую ночь в гостинице «Москва», в номере депутата Сажи Умалатовой. Там мы, ужасные заговорщики, обсуждали планы. Ночью. Генерал Макашов, Алкснис, Илюхин, депутат Коган из Прибалтики. Я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Мы готовили будущее. Почему меня никто не прогнал, не сказал: «Идите отсюда, журналист, вам здесь не место! Мы обсуждаем конфиденциальные планы…» Никто не прогнал. Помню, что часа в три ночи я расхаживал с генералом Макашовым по вестибюлю гостиницы, решая нечто важное.
Москва не спала вообще.
В пургу, под хлесткими ударами снежной крупы у станций метро на заметенных снегом столиках мужики выпивали, закусывали жирными замерзающими на морозе колбасками и кричали, кричали, перекрикивая ветер и пургу. И в два ночи, и в три — кричали, пили, закусывали. Доносились куски слов: «Ельцин… что, что Горбачев, что он?» Рядом терпеливо ждали обездоленные. Ждали, когда мужики опустошат бутылки, чтобы вцепиться в них. Совсем убогие подбирали объедки, все это на пронизывающем ледяном ветру. «Россия, — думал я, — какая захватывающая, мощная Россия! Сколько энергии!»
