— Идем ко мне, умоешься. (Людка) У нас никто не спит, гуляют.
Вскоре он уже сидит на большой кухне Людкиной семьи, пьют чай, Людкина мать жалобно промокает его разбитое лицо. Охает и ахает при этом. Сообщает, что нос сломан. Она — доктор, поэтому у них отдельная квартира.
— А мы холодильник купили как раз в самые холода. Не угадали, — говорит Людкина мать.
Действительно, в углу, на табурете, холодильник.
— Сейчас все покупают… (Эд)
Когда живешь долго, то воспоминаний скапливается так много, что они переполняют пузырь памяти и прорываются оттуда сами по себе. При благоприятных обстоятельствах. Холодно сегодня. Сел к батарее спиной, налил себе бокал дешевого краснодарского красного вина, спина разогрелась, и вдруг… обнаруживаю себя пятнадцатилетним. Это 1958 год, сижу на коммунальной кухне в квартире по улице Поперечной в Харькове. В руке стакан красного алжирского вина. Справа от меня мне видны хромовые сапоги и синие галифе с кантом, продолжающиеся вверх объемистым брюхом под толстой исподней рубахой, подтяжки поверх, а выше, если задрать голову, — старая лукавая морда майора милиции Шепотько. Мы с ним увели пять бутылок алжирского с прошедшего вчера буйного празднования дня рождения еще одного соседа — слесаря Коли Макакенко, и вот наслаждаемся: старый хитрый «мусор» и я — подросток-хулиган. Мать моя ушла в гости, отец — на дежурстве в дивизии, Коля и Лида Макакенко уползли на завод, никто не мешает бухать.
Майор Шепотько — это кое-кто. Сейчас он — начальник вытрезвителя, сразу после войны был комендантом железнодорожной станции на границе с Германией. Нрав у него веселый и загульный, женщин у майора перебывало немеряно, до сих пор ходят, на них он, видимо, всё наворованное на этой станции и спустил. Он рассказывает с удовольствием, как потрошил со своей командой и маршальские вагоны, и солдатские вещмешки. Конфисковывал рояли и шмайсеры, и гранаты, и пистолеты, и даже пулеметы и картины великих живописцев. У него были особые полномочия, и даже большие чины предпочитали с ним дружить. Теперь он дружит со мной. Делится со мной добычей из вытрезвителя: всякими ножичками, брелками, цепочками и часами, снятыми с пьяниц. Протрезвев, пьяницы обычно спрашивают, где их деньги, где их часы, где ножички. На что майор невозмутимо отвечает: «Мы тебя, друг, пустым подобрали…»
Помимо того, что майор делится с мной добычей, он дает мне вволю общаться с его оружием, у него несколько трофейных пистолетов: вальтеры, браунинги; первый раз он дал мне в руки вальтер, когда мне было одиннадцать лет, правда, вынул обойму с патронами, и я бегал, щелкая вальтером в кошек и старух, к черной зависти соседских пацанов. Когда мой отец узнал о вооруженном сыне, то вызвал майора на серьезный мужской разговор. Майор, будучи старше моего отца лет на двадцать и много выше, потом смеялся только, но выносить свое оружие из нашей квартиры мне всё же запретил.
