«Да что со мной сталось! — спохватился Андрей. — Лезет в голову ерунда, — подумал с раздражением. Он даже остановился, словно для того, чтоб дать уйти этой мысли, освободиться от нее, успокоиться. — Точка! Хватит! — сердито опустил он руки, сжатые в кулаки. — С таким настроением не роту поднимать, а вытаскивать билет на экзамене…»
Совсем недавно был он уверен, что война не надолго: мало прольется крови. Это говорила еще сохранившаяся в нем сила радости, сила добра. У его поколения не было для ненависти причин. Когда он родился, революцию уже совершили, гражданская война кончилась, самые сложные и опасные этапы строительства государства были позади. И поколение Андрея делало свое ясное дело, ради которого стоило жить. Дело это не требовало ни злости, ни недоброжелательства, ни тем более войны для уничтожения кого бы то ни было. Андрей сдал экзамены, хорошо сдал, собирался на каникулы в Крым, а потом, осенью, преподавать историю в школе, в лучшей в городе школе. А началась война. Фронтовые месяцы сделали его другим. Чувство ненависти, ни с чем не сравнимое сильное чувство, проникло в его сердце, в сознание, в тело его, в кровь. Яростная, трезвая ненависть, необходимая теперь, как воздух, как вода, как хлеб. Ненависть, понял он, придавала ему силы, чтобы выстоять, даже если выстоять нельзя. «Если Гитлер одолеет нас, все — и наши страдания, и горе тех, кто там, позади нас, дома, и жертвы революции, и нелегкий труд минувших лет, — все станет бессмысленным, зряшным, покачал головой. — Но это же невозможно, решительно невозможно…»
Вон и просека. Андрей услышал ровный гул над головой и замедлил шаг.
— Валерик!
— Ага. «Рама».
Оба прижались к сосне. «Фокке-Вульф» и впрямь похож на раму, плывущую в высоте.
Потом они перешли просеку. Андрей бросил взгляд вправо: там, в конце просеки, укрылось боевое охранение. Вошли в бор. В бору уже было сумеречно, на земле дрожали оранжевые блики остывавшего солнца, тень медленно накрывала ее. Под ногами слегка пружинил толстый настил хвойных игл. Прошли шагов сто пятьдесят. Дорога к переправе, теперь едва приметная между соснами, казалась стертой, и только сама переправа выделялась над потемневшей водой. А сбоку, на лугу, еще лежал сухой и прочный свет.
Андрей споткнулся о корневище.
— Вы б, товарищ лейтенант, и под ноги в бинокль смотрели, — засмеялся Валерик.
— Старику, знаешь, и телескоп не поможет, — шуткой же ответил Андрей.
Но в его голосе, в голосе Валерика, слышались глухие интонации.
