— Загляни-ка, Валерик, в хибарку.
Тропка к сторожке заросла травой, и Валерик двинулся напрямик. Отдернул скособоченную и врезавшуюся в землю фанерную дверцу, ткнулся головой внутрь, помешкал немного и зашагал обратно.
— Мыши одни…
— Мыши?
— Угу.
Чем-то мирным дохнуло на Андрея: мыши в покинутой сторожке, тропка, пропавшая в давно не топтанной траве, огромная тишина между небом и землей. Этих обыкновенных примет жизни он и не замечал раньше. Андрей стоял, склонив голову набок, опустив руки, вниз устремив взгляд, будто к чему-то прислушивался, во что-то всматривался. И опять, как вчера ночью, на него надвинулось давнее, может быть, уже умершее, но в его памяти это жило — живое, всамделишное, четкое. Свой город и юность свою в нем всегда видел почему-то только в ослепительном свете дня, растерявшем все тени, и все, до самых глубин, открыто, так и верилось, что в белое небо его города ни одно облачко никогда не забредало. Вот так, в гимнастерке, на которой блеклыми разводами проступили пот и соль, в мятой пилотке со звездочкой на лбу, будто это обычная его одежда, снова шагал он по улицам, и навстречу шли люди, все свои, и дома, тоже все знакомые, двигались навстречу.
— Товарищ лейтенант, я же сказал, ничего в той хибарке нету. Ну, обыкновенные мыши. — Валерик озадаченно глядел на Андрея. — А вам чего надо было там, товарищ лейтенант?
Валерик ждал, что Андрей скажет. Но тот не отвечал. Может, не слышал вопроса?
А он, Андрей, все еще стоял, не то терпеливо, не то покорно, и ждал, когда тот, другой Андрей, вернется на опушку бора, где в траншее, в пятистах метрах отсюда, лежат бойцы с почерневшими измученными лицами, решительными и злыми глазами — его рота, готовая ко всему, к смерти тоже.
В трудную минуту каждый, наверное, переносится на далекое расстояние от беды. Не в пространстве даже — во времени. Война — это весь мир. И клочка земли уже нет, где не убивают.
— Так пустая, говорю.
— А! — Голос Валерика поднял голову Андрея.
«Нет, нет, так не пойдет, товарищ лейтенант, — сказал себе. — Так не пойдет. Сентиментальность всегда смешна, а на войне и вовсе». Но что поделать, если ничего не изгнать из памяти, даже если это мешает… И как мало в сущности нужно, чтоб возник достойный человека мир. Мыши вот в сторожке, тропка в траве, тихий ветер, белобрысый Валерик… И все равно, не нужно воспоминаний. Совсем не нужно. Они ничего не дают. Только то, что близко принимаешь к сердцу тяжелое настоящее.
