Он воспользовался тем, что через несколько лет после разрыва с Галиной снова встретил на своем пути доброту и приветливость, только в куда более привлекательной оболочке и в сочетании с более сознательным, горячим и сильным чувством. А Роза тогда не могла приехать. И уже пугал, в расцвете молодости, призрак близившейся осени. И к мечтам о неведомых материках примешивалась мечта о доме, какого он никогда не знал, — о доме со спокойными и веселыми детьми, которых не будят ничьи рыдания.
С Розой он тогда сообщался письменно, что весьма способствовало успеху дела. Зная, что мать всегда смотрела на его женитьбу как на ступеньку в его карьере, Владислав ни словом не обмолвился о чувствах, зато в каждом письме распространялся о родственных связях и отношениях панны Жагелтовской. О тех неисчислимых выгодах, которые сулит членам семей изгнанников союз с семьями, крепко укоренившимися в родной почве, влиятельными, везде своими среди своих. Упоминал о бездетных дядюшках, присылал фотографии помещичьих усадеб и знатных длинноногих тетушек, «по-дамски» сидевших в седле. В ответ Роза писала: «Что ж, землевладельческую сферу я одобряю, но какое приданое у этой девицы и как она выглядит?» Наконец после долгих размышлений и колебаний, Владислав сделал решительный шаг: известил родителей о дне свадьбы, прилагая при этом любительскую карточку, на которой Ядвига, в батистовой блузке, с обожанием вглядывалась в гордый профиль своего нареченного. На обороте была надпись: «Приданое этой девицы заключается в славном имени ее предков и любви, которой она осчастливила Вашего сына».
В тот день, когда пришло это письмо… Может быть, день был теплый и туманный — перламутровый. Роза больше всего любила такие дни; она тогда не играла на скрипке и не погоняла служанок, а тихо напевала «Грезы» Шумана и говорила, что чувствует вблизи море и что именно так чудесно бывало весной в Таганроге. Адама она спрашивала, не слишком ли много он работает, маленькой Марте позволяла читать «Quo vadis», поминутно выходила на балкон, прикрывала глаза и, раздувая ноздри, говорила:
— Ах, не могу вспомнить… Но это что-то ужасно приятное, давнее… Понюхайте, пожалуйста.
А может быть, в тот день она была глуха к красоте мира, не вспоминалось ей милое детство и на душе было темно? Может быть, взглянув на влюбленное, с неправильными чертами, личико Ядвиги, прочитав надпись, свидетельствовавшую, что ее будущая невестка — бесприданница, Роза загорелась жаждой мщения? И заранее радовалась, представляя себе, как станет измываться над беззащитным созданием?
