Вот и сейчас Владислав ходил, «склонив головку на бочок», как говорила Ядвига. Это значило, что он наметил себе новое поприще и, недовольный собой, подавленный, был готов к самым невероятным свершениям.
Ядвига, крупнотелая, полнокровная женщина, отпрыск семьи, где царил культ мужчины, обращалась с мужем как с любимейшим из своих детей и как с героем. Выражения вроде «головки на бочок» она произносила шепотом, с умиленной улыбкой и только среди безусловно преданных Владиславу людей. В этих материнских шуточках изливалась ее глубинная стихийная нежность, что, впрочем, не противоречило сознательной ее позиции — позиции жены, обожающей своего мужа. Владислав, с детства пришибленный тем презрением, которое Роза выказывала отцу, принимал этот фимиам, непрерывно возжигаемый в его честь женой, как неправдоподобный дар судьбы — с изумлением и благодарностью. Его дом, где трое красивых детей под командой Ядвиги ходили на цыпочках, — «тише, не мешайте отцу думать», «тише, у отца плохое настроение», — его дом был неожиданным и верным прибежищем, спасительным кораблем на враждебных волнах, местом постоянных радостей и дерзких надежд.
— Что с мамой? Зачем велела приходить? — спросил Владислав, как только снял шубу и помог раздеться жене.
Предчувствуя плохое, он заранее придал своему лицу терпеливое выражение. Адам вздохнул.
— Да вот — увидишь.
А Ядвига придвинулась к мужу, стала рядом, готовая заслонить его и защитить, хотя бы вопреки его желанию.
Все трое, натянуто улыбаясь, вошли в гостиную. Увидев что мать лежит, Владислав поднял брови и сделал озабоченную мину. Как и Збышек, он не удивился, — Роза после приступов гнева часто теряла силы, — однако безотлагательно изобразил беспокойство. Потому что мать всегда этого требовала: требовала самым буквальным образом, чтобы о ней беспокоились.
В первый раз она потребовала этого, когда Владику было шесть лет. Она тогда в три часа дня ушла на репетицию в Дворянский клуб, где вскоре должен был состояться концерт с ее участием.
Над домом в этих случаях нависала туча. Роза в батистовом матине с самого утра запиралась в гостиной, и нельзя было туда входить ни под каким видом. Накануне вечером домашние получали подробнейшие предписания, бабушка Софи то и дело надевала очки и, пожимая плечами, шла заглянуть в листок на буфете: 10 утра — Владик, ложка рыбьего жира; 11 — проверить в кухне, очищено ли мясо от жил; 12 — детей на прогулку, 1 час дня — пусть Анисья садится штопать носки и т д. Софи смеялась над этим расписанием, над рыбьим жиром, над требованием, чтобы все обязательно что-то делали, — в Таганроге никто рыбьего жира не пил, никто, кроме денщиков, ничего не делал, а люди были счастливы. Однако листком не пренебрегала; в противном случае Роза устраивала страшный скандал. Она становилась перед матерью, сжав губы, как тетка Луиза, и шипела:
