– Тогда кто? Кто мой отец?! Говори!
– Дьявол во плоти… – пролепетала Жюли Дальбер и зашлась в рыданиях.
Лиз испытала странное, ни на что не похожее возбуждение, острое любопытство и небывалый прилив гордости – надо же, дочь самого дьявола, это же обалдеть что такое! Конечно, мамашины слова надо еще поделить на десять, стал бы настоящий дьявол путаться с такой дурой! Скорей всего, просто какой-нибудь негодяй, но, судя по всему, негодяй богатый и интересный.
Лиз закрыла глаза – ей до смерти захотелось в Париж.
Она сумела убедить мать. Просто предложила представить себе, что будет, если они не подчинятся воле могущественного отца, и он прекратит свои ежемесячные вспомоществования. У Жюли было живое воображение.
– Собирайся! – бросила она дочери.
Доехали они без приключений, сняли номер в чистеньком отеле недалеко от Лионского вокзала и отправились на рандеву.
Но напрасно мама с дочкой, разодетые в лучшие свои выходные наряды, больше часа томились у нелепой чугунной статуи. Никто так и не подошел к ним, не считая парочки престарелых ловеласов, томного красавчика-араба, ну и, разумеется, вездесущих торговцев сувенирами и кока-колой. И лишь когда они, чертыхаясь, вышли на Риволи, с ними поравнялся черный «роллс-ройс», и невозмутимый шофер-англичанин передал мадам Дальбер записку, с содержимым которой она не сочла нужным ознакомить дочь, а лишь велела Лиз забираться на заднее сиденье. Автомобиль повез их по Елисейским Полям и дальше, в Дефанс, где остановился у входа в высотный, сверкающий стеклом и металлом пятизвездный отель. Название отеля Лиз, ошеломленная открывшимся ей великолепием, так и не запомнила.
Дальше было еще чудеснее – прозрачные, бесшумные эскалаторы, стремительные лифты, переливающиеся позолотой и мелодичным звоном колокольчиков; широкие, сияющие чистотой и залитые светом коридоры; двухсветная, неимоверных объемов гостиная, куда их с поклонами препроводила почтительная прислуга в алых ливреях с золотым галуном. Когда мать и дочь налюбовались изысканными интерьерами, тихо растворилась боковая дверь, и вошел – нет, не отец, вошедший был слишком для этого молод и слишком, как бы сказать, сервилен; очевидно не хозяин, а слуга, пусть даже из числа приближенных. Молодой человек склонился над ухом матери, что-то прошептал ей, и она вышла, шурша праздничным гипюром.
Лиз и подумать не могла, что видит мать в последний раз.
Между тем дверь отворилась вновь, и Лиз, как воспитанная барышня, встала и поклонилась вошедшей женщине, а подняв голову, замерла от изумления и восторга. Ей улыбалось лицо, так хорошо знакомое по телеэкрану, газетам и глянцевым журналам. Кати Шардон, хозяйка одного из известнейших домов высокой моды.
