Обычно она встречала сына в дверях, когда он возвращался от пациента, и всякий раз пыталась — но он не позволял — взять у него тяжёлую докторскую сумку, а потом тащила его к столу:
— Того гляди, опять за тобой придут, поесть не успеешь!
В тот день вызывали его к роженице. Это была жена мельника, годами сама почти дитя. Намучилась она изрядно, но всё обошлось благополучно: на свет появилась здоровенькая девочка, и мельник — хмурый, неласковый с виду человек, много старше жены, — вытирая глаза рукавом, сказал родильнице:
— Я дочку и хотел; спасибо, хозяйка, уважила! Доктор шёл домой, и на душе у него было легко; мысленно он уже рассказывал обо всём матери. Но она не вышла встретить сына. Может быть, отправилась в церковь или на рынок? Да нет же, вот висит её накидка.
Ни в столовой, ни на кухне матери не оказалось. Бартек подошёл к дверям её комнаты, постучал легонько, окликнул негромко. Не дождавшись ответа, позвал погромче и потом распахнул дверь.
Мать лежала в своём кресле, прижимая руку к сердцу; глаза её были закрыты, губы казались синими. А за спинкой кресла неподвижно стояла другая женщина.
Доктор уронил свою сумку и, споткнувшись об неё, бросился вперёд:
— Матушка!
Мать приоткрыла глаза и через силу промолвила:
— Сынок… дождалась… попрощаться…
И затихла.
Бартек, опомнившись, метнулся к сумке, нашарил пузырёк с сердечными каплями.
— Не поможет, — бросила Смерть.
Доктор застыл.
— Она отжила своё, — продолжала его бывшая наставница. — Она гордилась тобой, ты дал ей годы счастья и покоя, но больше не можешь сделать для неё ничего.
— Посмотрим, — процедил он сквозь зубы.
— Знаю, что у тебя на уме. Хочешь выкупить её жизнь, заплатив своею? Она переживёт своё дитя — что может быть для матери страшнее? Захочет ли она жить без тебя? Ты об этом подумал?
Бартек выпрямился:
— Нечего тут думать!
И он развернул кресло.
Смерть отпрянула:
— Ты опять!.
Доктор отвернулся он неё, перевёл взгляд на мать. Полминуты спустя та открыла глаза, и синева сошла с её губ. Мать осторожно вздохнула, приподняла голову. Вздохнула снова, уже глубоко и свободно, села ровнее и проговорила ещё не окрепшим голосом:
— Да что ж это я! Напугала тебя, сынок; прости меня, глупую. Мне уж получше. Ты, верно, голодный?
Бартек не мог вымолвить ни слова и только провёл дрожащей рукой по её волосам.
— Уложи её, — приказала Смерть. — Я подожду за дверями.
Он послушался. Мать почти сразу уснула. Сын укутал её потеплее и долго стоял над нею; наконец, нагнулся, поцеловал её в обе щёки и вышел, не оборачиваясь.
