Однажды вечером отец мой, вернувшись с завода раньше обычного, вышел во двор посидеть. Ему нездоровилось.
Подозвав меня, он спросил:
— Это ты, Василек, такой порядок навел?
— Да! — с гордостью ответил я.
Отец провел рукой по моим волосам.
— Учить бы тебя надо. И дед покойный это мне завещал, а жизнь тяжелая, едва сводишь концы с концами.
— Ничего, папаня, я сам выучусь!
— Нет, так не бывает, — вздохнул отец, — ну, ладно, может, бог даст, и определим тебя по осени в школу.
В ту пору учиться в школе мог далеко не каждый, за ученье надо было платить деньги. Из моих товарищей мальчишек учились очень немногие.
Приближалась осень. На дедушкиных яблонях созрела крупная антоновка. Я с братишками набрал большую корзину яблок. С трудом втащили ее на крыльцо. В это время пришел отец с каким-то пожилым сгорбленным человеком, от которого пахло клейстером и варом.
Усадив гостя тут же на лесенке, он угостил его яблоками и попробовал сам.
— Из своего сада? — спросил гость.
— Из своего, вон мой садовник, — и отец указал на меня.
Я был очень смущен и хотел убежать, спрятаться, но гость остановил меня.
— Чего стесняешься? — Когда ругают, надо стесняться, а когда хвалят, надо радоваться. Подойди-ка ко мне.
Я подошел.
— Он? — спросил гость у отца.
— Он! — ответил отец. — Василием звать.
— Ну-ка, Вася, покажи мне руки.
Я показал.
— Ишь ты, сам клоп, а руки в мозолях. А ну, покажи ногу.
Стесняясь, я показал ему босую, облепленную засохшей грязью ногу.
— Не велика, — сказал гость и бумажной ленточкой обернул ее крест-накрест.
— Ну, иди бегай, садовник.
— Он и кузнец у нас, — оказал отец, но я уже дальше не слушал и, смущенный похвалой, убежал на улицу, где мальчишки собирались играть.
Дней через пять человек, пахнувший клейстером и варом, снова явился к нам.
Он вошел в дом, поздоровался, развернул узелок, вынул оттуда новые сапожки.
— На-ка, садовник, примерь.
Не веря своим глазам, я натянул сапоги на запыленные ноги и гордо поглядел на мать и бабушку. Хотелось прыгать, но сапожки придавали мне некоторую солидность, и я стал важно прохаживаться по комнате.
В воскресенье меня нарядили в пеструю ситцевую рубаху, в синий, перешитый из отцовского пиджак, обули в новые сапоги и отправили с бабушкой в церковь.
А на другой день отец, отпросившись с работы, сам стал собирать меня в школу.
— Что это волосы-то у тебя ершом торчат? Эх, не успел я постричь.
Мать смазала мне волосы деревянным маслом.
— Ну, сядем! — сказала бабушка.
