— Ага!
Дверь с грохотом распахнулась, и в светлом проеме, окутанная клубами дыма показалась чья-то темная фигура.
— Убью! — повторил вошедший. — Где ты? Эй! Колдунья! Ни хрена не видать! Убью! — хрипел Вислоухий.
Он широко растопырил руки и двинулся внутрь.
Закашлялся.
Упал.
Но снова поднялся и принялся шарить руками вокруг себя.
Его рука едва не зацепила тяжело вздымавшуюся грудь Ай-и. Женщина крепче сжала нож. Снова накатила боль и вместе с ней — где-то в самой глубине сознания — еще более страшное, чем боль, напоминание.
Самой себе.
Она, Ай-я, вурди, не имела права убивать!
5
Два прыжка оленя!
Еще не успев приземлиться, Гвирнус метнул нож. На мгновение (ноги едва коснулись земли) нелюдим опешил. Он вовсе не собирался расставаться с оружием. Невероятно, но казалось, не он, Гвирнус, не его рука сделала это — нож метнул себя сам!
Кто-то (раненый?) громко вскрикнул, но не было времени оглядываться по сторонам. Гвирнус уже мчался по песчаной дорожке, видя перед собой лишь побелевшее лицо Питера. В руках Питера нож. («Теперь вот бейся с ним безоружный», — почти равнодушно подумал нелюдим). Шестое чувство уже подсказывало: стоявшие в стороне охотники вновь натягивают луки. Он таки скосил глаза и увидел, что Плешивый неуклюже бежит ему наперерез.
Будь там, где тебя не ждут.
Питер ждал. Зато Плешивый — нет.
Гвирнус резко метнулся вправо, к Плешивому.
И вовремя.
Снова раздался крик, и нелюдим понял, что какая-то из пущенных в него стрел настигла свою жертву.
Он не видел, как внезапно выскочивший из густого малинника охотник (из тех, что пробирались через двор Керка) остановился, будто наткнувшись на невидимую стену, и упал лицом в траву. Второй, верзила с покрасневшим от бега лицом, размахивая даже не ножом — топором, бросился на помощь застывшему как камень Питеру.
Теперь подходы к дому перекрывали трое. Слева от песчаной дорожки выскочивший из малинника верзила. Прямо — почему-то дрожащий всем телом («От страха? не может быть!») Питер. Справа — на вытоптанных грядках — громадная туша Плешивого, на мгновение заслонившая нелюдима от направленных в его сторону луков.
Трех луков.
Ибо обладатель четвертого — самый опасный из всех — Нарт был мертв.
Охотничий нож Гвирнуса попал прямо в сердце.
6
Она сразу почувствовала этот пьянящий, опасный запах.
Запах смерти.
Его не могли заглушить ни дым, ни вонь, исходящая от шарящего по хижине рыболова.
Это случилось, когда упал с пробитой грудью Нарт.
Несколько мгновений — и тело Ай-и охватила невероятная легкость. Ни боли. Ни страха. Вернее, страх был. Но совершенно другой. Тот, что воспитывался в ней с самых первых дней рождения. Сначала всеведущей бабкой. Потом матерью. Потом — жизнью.
