Тогда она слезла с меня и, раздвинув мои ноги, коснулась ртом жарко пылавшего вместилища моей любви. Проворный и острый ее язык колол и тупо давил, вонзаясь и быстро выскальзывая обратно. Она сосала меня губами и, казалось, хотела вобрать в рот все без остатка. Я испуганно отталкивала ее голову, даже тащила ее за волосы, тогда она приостанавливалась и снова начинала нежную игру, едва прикасаясь языком к моей воспаленной коже. Какое это было наслаждение! Я беспрерывно стонала, исступленно билась и вскидывала свое тело… Но быстрый и жалящий язык меня настигал везде и вонзался все вновь и вновь. Тонкие и плотные губы Иоанны схватывали мой цветок, сосали его, сжимали, комкали, вытягивали из меня душу… О, Фанни, такое наслаждение возможно только раз в жизни! Это было чудовищное напряжение нервов, я вся горела, таяла… Когда я сейчас вспоминаю об этом, мне снова хочется испытать это ненасытное щекотание, всепожирающее и томящее.
Всю ночь мы не сомкнули глаз. Едва вкусив наслаждение, не успев даже отдышаться, мы вновь заключали друг друга в объятия. Лишь под утро мы настолько устали, что у нас уже не хватало сил, чтобы исполнить не умершее еще желание. Как водится в таких случаях, недостаток сил влюбленные компенсируют избытком слов. Причем, никогда они не бывают так откровенны и искренни друг с другом, как в эти длинные, предрассветные часы, когда не идет сон и молчание бывает особенно невыносимым.
Тогда-то Иоанна и рассказала мне историю своей жизни, вернее, один из ее эпизодов, последствия которого привели ее в монастырь. Воистину, эта история достойна того, чтобы я воспроизвела ее сейчас.
— Я была дочерью довольно состоятельного торговца, — начала Иоанна свой рассказ. — Изредка дела требовали, чтобы отец сам отправлялся в Индию или Африку, ибо он не очень доверял своим агентам. Я всегда с нетерпением ждала его возвращения, потому что не было случая, чтобы он не привез какого-нибудь подарка. Обычно это были вещи, которые поражали мое воображение своим необычным видом или дурманящими запахами. То отец, улыбаясь, протягивал мне веер из душистого сандалового дерева, то с загадочным видом извлекал из своего объемистого саквояжа уродливую куклу — изображение какого-нибудь страшного и всесильного африканского божка, то ожерелье из акульих зубов. Когда я надевала его, то мне казалось, что пасть этой зловещей твари перегрызает мне шею. С приездом отца таинственный дух Востока поселялся в нашем доме. С замиранием сердца слушала я рассказы об экзотических заморских странах, а потом ночью долго не могла уснуть, мечтая стать героиней опасных приключений. И фантазия моя становилась все более необузданной и извращенной.
