— Какая очаровательная наивность! — воскликнула Гамиани, но в ее голосе звучала зависть. — Вы просто прелесть, дитя мое. Как бы я хотела испытать что-нибудь подобное, но… — графиня горько усмехнулась, — увы, это невозможно…
— Не огорчайтесь, Гамиани, — сказал я, — у вас все еще впереди!
— Вы невыносимы, Альсид, — засмеялась графиня.
Фанни, занятая своими мыслями, задумчиво произнесла:
— Все, что произошло этой ночью, так неожиданно! Подумать только, еще два часа тому назад я была совсем невинна. А теперь, мне кажется, я знаю все. И это благодаря вам, Гамиани. Я пока еще не знаю, благодарить ли мне вас за это?
— Конечно, благодарить! — воскликнули мы с Гамиани в один голос.
— Фанни, радость моя! — обратился я к девушке. — Я без ума от вас. Примите доказательства моей любви. Гамиани, я жажду оросить этот божественный цветок небесной влагой! — и с этими словами я заключил Фанни в свои объятия. Девушка с готовностью приняла мои ласки, и пылкая страсть закружила нас в вихре наслаждения.
— О, Альсид, — страстно шептала моя подруга, — я чувствую, как моя душа расстается с телом… Альсид… любимый…
— Вы были великолепны, дети мои, — сказала Гамиани, когда мы с Фанни, утомленные, замерли, не разжимая, однако, своих объятий. — Ну, довольно! Будьте благоразумны, Альсид, — добавила она, заметив, что мы собираемся возобновить погоню за наслаждением.
Я довольно неохотно высвободился из тесных объятий Фанни и та, явно недовольная тем, что ее оторвали столь бесцеремонно от занятия, которое ей доставляло большое удовольствие, капризно сказала:
— В чем дело?
Гамиани, не смутившись, обратилась ко мне:
— Альсид, теперь ваша очередь рассказывать, если вам, конечно, есть, что рассказать…
Я не дал долго себя упрашивать и, собравшись с мыслями, начал свой рассказ.
Не знаю, почему моим родителям, веселым и жизнерадостным людям, пришло в голову сделать меня священником. До сих пор для меня это остается загадкой. Я был крепким, озорным мальчуганом, скучал во время молитвы, глазел по сторонам, когда меня водили в церковь, предпочитал обедне игры со своими товарищами, которых у меня было множество.
Однако несколько лет, проведенных мной в стенах католического колледжа, несколько изменили мой характер. К двенадцати годам я стал серьезным и задумчивым, строго следовавшим всем заповедям Христовым. Мои духовные отцы внушали мне глубокое уважение, их мнение по любому вопросу для меня было законом, и я не сомневался ни в существовании Бога, ни в его могуществе, ни в правильности избранного мной пути. Я с увлечением изучал теологию, с удовольствием выступал на богословских диспутах. Родители радовались моим успехам, мои наставники хвалили меня, предрекая мне в недалеком будущем сан епископа, чья расшитая золотом мирта завладела моими мечтами ничуть не меньше, чем маршальский жезл — мыслями настоящего солдата. Но Господу Богу было угодно направить меня по другому пути…
