По принятии мною отдела, я первым долгом счёл осмотреть тюрьмы. В них я нашёл столько заключённых моими предместниками, что, как говорится, они сидели там, как в бочках сельдей набивают. По наведённым справкам в военно-следственной и судной комиссиях, о многих из арестованных не только не было вовсе письменных улик в каких-либо преступлениях, но даже неизвестно, кем они были заарестованы и когда. Я приказал составить таковым списки, и затем выпустил их на свободу в два периода: в первый день новаго года, и в день пасхи по 60 человек. С восходом солнца, в назначенный день эта толпа освобождённых ринулась бежать по всем улицам; многие падали на землю и в слезах целовали её. Виновные-ж остались в заключении, судились военным судом, некоторые приговаривались к смертной казни, но моею конфирмациею заменялась она ссылкою в каторжныя работы. Казнённых было семь человек, вполне заслуживших такое возмездие. Имения сосланных в Сибирь мною не были конфискованы, хотя в данных мне инструкциях строго это требовалось, а оставались неприкосновенными во владении наследников.
Нашлись доброжелатели предстать пред Муравьёва с уверениями, что такое смягчительное моё решение над подсудимыми, не что иное, как употребление с моей стороны во зло его доверенности.
Муравьёв поколебался.
Из получаемых мною от него колких бумаг я понял, что против меня образовалась интрига.
Я решился ехать в Вильну и объясниться лично. По прибытии в Вильну вечером, прямо с вокзала железной дороги, явился к Муравьёву; был очень холодно им принят, но после жарких объяснений относительно неприкосновенности имений, принадлежащих сосланным в Сибирь лицам, он видимо начал смягчаться, а когда дело дошло до объяснений причин, заставивших меня заменять смертную казнь ссылкою в Сибирь, в каторжныя работы, то вот, слово в слово, что я сказал Муравьёву:
— «Ваше превосходительство! теперь не начало возмущения 1863 года, а окончание; в момент разгара бунта, попадались под нож и верёвку виноватые и правые, последних тогда никто не замечал; в 1863 году мы казнили за преступления, а в настоящем году казним из мщения; по моему мнению крутыя меры, как-бы ни были жестоки, должны приводиться над противником своевременно, а не тогда, когда он уничтожен и безсилен. Мои понятия не могут сходиться с вашими, а поэтому позвольте мне не возвращаться в Сувалки, а уехать на Дон; пошлите на место меня другого генерала, которому я обязуюсь передать отдел в 24 часа. Разставаясь с вами, я хочу до конца говорить вам правду в глаза. Управляя отделом не именем моим, а вашим, я старался не наложить на имя ваше чорнаго пятна. На Литве имя ваше злословят, но могу вас уверить, что в Августовской губернии его благословляют».
