— Как же? Каким образом?
— Чудом… Нет, кроме шуток, ведь за два года я кое-чему выучился. К тому же мне повезло. Выручили французский язык и рисование.
— А страшно вам было, когда сдавали экзамены?
— Мне — очень. Да вы со мной не равняйтесь.
— А как все происходило?
— Ну, вошел я в залу. Длинный стол с красным сукном. За столом сам генерал Шаренгорст и множество офицеров. Всего толком не помню: поджилки тряслись, в глазах — туман. Помню голос Шаренгорста: «Как хорошо он говорит по-французски! Как хорошо!» И голос инспектора Ломновского на экзамене по рисованию: «Посмотрите, господа, как рисует! Молодец, видно, что хорошо учился!» Это и вывезло. А вы не робейте. Вы — дело другое: все, верно, превзошли. Костомаровцы. У вас не будет осечки.
— А ученье вам нравится? — спросил вдруг Федор.
— Да как вам сказать… — уклонился Григорович. — У меня другие стремления.
— Какие же, осмелюсь спросить?
— Вот встретимся с вами в училище, тогда и потолкуем, — пообещал Григорович. — А пока — до свиданья. До скорого свиданья, господа.
И Григорович помахал на прощанье рукой.
«Ждем не дождемся экзамена»
Приближался сентябрь, а с ним и экзамены. Федор и Михаил поглощены были ими и только ими. «Теперь наши занятия утроились, — рассказывали братья отцу. — Самое время не поспевает за нами. Всегда за книгой. Ждем не дождемся экзамена». Их вызывали в Инженерный замок для представления главному начальнику училища генералу Шаренгорсту и инспектору Ломновскому. Велели быть наготове.
Перед экзаменами всех поступающих осматривал главный врач училища доктор Волькенау.
Волькенау — лысый, розовый, с пухлыми пальцами — сперва выслушал и обстукал тощего Михаила, затем плотного Федора. Пощупал живот, велел показать язык. И сразу же на ломаном русском языке объявил, что у Михаила чахотка и допустить его к экзаменам не может. Михаил всегда был здоров. Братья пытались втолковать это доктору. Но тот ничего не хотел слушать, повторяя свое:
— У молодого человека — чахотка. Он слаб здоровьем, и ему не под силу тяготы военной службы. От телесного напряжения он может пропасть, то есть умереть.
Федор пробовал запальчиво возражать, но Волькенау оборвал его:
— Молодой человек не должен рассуждать и спорить со старшими.
Он, Волькенау, свое дело знает и не даст себя провести.
Без разрешения врача к экзаменам не допускали. Братья вышли из училища понурые и мрачные. Столько трудов, столько надежд, и вот из-за упрямства какого-то вздорного немца все идет насмарку. По дороге в пансион Михаил и Федор лихорадочно соображали, как же выпутаться из столь сложного положения, которое грозило множеством неприятностей. Во-первых, разлукой. Во-вторых, отчаянием отца. В-третьих, неопределенностью для Михаила. Куда же ему теперь идти, если не в инженерное?
