Я буду с тобой откровенен, Нарсисо Вонки, потому что мне кажется, что ты — серьезный философ: я ненавижу несостыковки между бытием и судьбой.
Чао,
Робин.
У моего друга Хупа Вергары есть синтетические теории почти обо всем. (Даже о теории как таковой: «Теория — это удостоверение личности непонятного». Или о смерти: "Смерть состоит в том, чтобы отправиться в задницу." Мой друг Хуп… Я помню день, когда познакомился с ним в баре «Риносеронте». Когда я сказал ему, что намерен изучать философию, он пристально и серьезно посмотрел на меня и сказал:
— Послушай, ты, Хомейни (…). То есть, прости, Йереми… Так вот, Йереми, я сформулирую перед тобой философскую дилемму. Сначала она покажется тебе грубой, заранее понятной шуткой, но я хочу, чтоб ты уловил ее глубинную структуру, хорошо? Итак, посмотрим… Представь себе, что мы с тобой плывем в лодке и что эта лодка идет ко дну, хорошо? Представь себе, что морские течения тащат нас на необитаемый остров. Ты следишь за моими рассуждениями? Представь себе, что мы проводим пять лет вдвоем на этом мерзком острове. Представь, что мы очень подружились: вместе охотимся, вместе ловим рыбу, вместе плачем, один заботится о другом в случае болезни и так далее. Ну и вот, как в историях о мужчинах, потерпевших кораблекрушение, неизбежным оказывается фактор содомского греха, вплоть до того, что однажды я встаю с пенисом, твердым как камень, и говорю тебе:
— Йереми, старый приятель, я в отчаянии. Я больше не могу. Мне нужна женщина. Господь знает, как она мне нужна. Но, поскольку здесь нет женщин, я удовлетворился бы тем, чтоб немного тебя отодрать.
Так вот, ты оказал бы мне эту услугу?
Я, чтобы показаться дружелюбным и уравновешенным, сказал ему, что в крайних случаях смешно было бы соблюдать предрассудки: если тебя запирают в клетке с обезьяной на три недели подряд, ты в конце концов отымеешь обезьяну.
— Правда, Йереми? Будь откровенен. Ты позволишь своему старому другу Хупу надеть на тебя венок из орхидей и ожерелье из пальмовых листьев и немного попортить тебе задницу?
Поскольку ответ ни к чему меня не обязывал, поскольку у меня не было ни малейшего намерения садиться на корабль и поскольку весь этот разговор, по всей видимости, был экзаменом на чувство юмора, я уверил его, что да, я позволил бы старому другу это сделать.
— Ты благороден, Йереми, — сказал Хуп. — Ты добр и обладаешь пониманием, и ты, конечно, стрелой полетишь на Небо, когда умрешь, но знаешь, в глубине души ты всего лишь педик, не знающий об этом, и мне жаль говорить тебе это. Нулевой уровень тестостерона, Хереми. Так что усвой первый философский урок: если ты позволишь запутать себя какой-нибудь доктриной уличного мыслителя вроде меня, ты можешь кончить с разорванной задницей, проклиная тот час, в который тебе случилось заняться той же работой, что Сократ: размышлять больше положенного, чтобы иметь право сказать людям, что они невежественны и злы, что они — туристы, что они мелкобуржуазны. Или дело не в этом, кусок скрытого педика, друг мой Хомейни?
