В результате этого разговора американцы дали знать генералу д’Астье, что Дарлан требует его отъезда и что сами они согласны с этим требованием.
Д’Астье возвратился в Лондон 24 декабря. Из своего пребывания в Алжире он вынес убеждение, что Дарлан, чувствуя, как заколебалась под его ногами почва, в ближайшее время очистит место.
К вечеру того дня, выходя с рождественской елки, устроенной нашими моряками, я узнал о смерти Дарлана. Его убийца — Фернан Боннье де ла Шапель — был выразителем и орудием необузданного гнева, кипевшего в каждой душе, но не исключена возможность, что за кулисами скрытно действовала некая политика тех, кто решил убрать «временную меру», предварительно воспользовавшись ее услугами. Этот юноша — почти ребенок, — потрясенный целой чередой зловещих событий, считал, что, убирая с пути примирения французов скандальное, по его мнению, препятствие, он послужит делу своей несчастной родины. С другой стороны, он твердил вплоть до самой казни, что возлагает надежду на вмешательство извне в его защиту со стороны достаточно высокопоставленных и влиятельных лиц, которым местные власти ни в чем не смогут отказать. Конечно, ни одно частное лицо не имеет права никого убивать, кроме как на поле боя. Конечно, поведение Дарлана как носителя власти и руководителя могло быть подсудно лишь французскими органами, а никак не какой-либо группе лиц или отдельному человеку. Однако можно ли не понять, что породило этот взрыв юношеской ярости? Вот почему само расследование, поистине странное и грубое по своим методам, продолжавшееся к тому же всего несколько часов, поспешный и скомканный процесс в наспех собранном военном трибунале, заседавшем ночью при закрытых дверях, немедленная и тайная казнь Фернана Боннье де ла Шапель, приказы, данные цензорам, не пропускать даже упоминания его имени — все это приводит к мысли, что кое-кому любой ценой хотелось скрыть причину, толкнувшую юношу на убийство, и что тут пытались пренебречь обстоятельствами, которые если и не оправдывают драму, то объясняют ее, а в известной мере даже заставляют понять виновного.
Однако, если трагическое убийство Дарлана порицалось многими, то самый факт его исчезновения со сцены отвечал железной логике событий. Ибо история в великие минуты терпит у кормила власти лишь тех людей, которые способны направлять ход событий. А ведь дело зашло так далеко, что Дарлан не мог ничего ни добавить к тому, что должно было свершиться, ни препятствовать совершившемуся. Все — и прежде всего сам адмирал — отдавали себе отчет, что эта страница уже перевернута.
